Дорогой друг-капитан! Много слышим теперь, что за перевалом Сихотэ-Алинь новый закон жизни есть. Ленин, самый большой человек, этот закон бедным людям дал. Знаем, конечно, почему на Тумнин закон еще не пришел. Дороги к нам худые совсем. По сопкам нужно ходить, по быстрым рекам плыть на ульмагде, в тайге тропки топтать. Как закон по таким дорогам быстро придет? Нет, конечно. Просим тебя, друг-капитан, расскажи закону, как на Тумнин прийти можно. Ты знаешь дороги, три раза, наверно, ходил.
Очень нужен орочам Ленина новый закон. Совсем худо жить стали. Все равно как мошка́, купчишки в стойбище откуда не знаем летят. Совсем даром пушнину всю забирают, за людей не считают нас. А Ивашку Акунку один купчишка так побил, что Ивашка совсем кривой стал, помрет наверно.
Ты, друг-капитан Арсеньев, кому надо скажи, какая жизнь у орочей есть и какой нету. Нету, конечно, лавки, где можно пушнину сдавать, муку, сахар, чай, табак и спички брать, и еще чего из одежды. Нету школы, где наших детишек читать-писать учить можно. Конечно, больницы тоже нету. А болезнь у многих людей есть, а какая, однако, не знаем. Еще нету таких домов, в которых даже в пургу, как летом, тепло. А шалаши наши, знаешь, совсем слабые, темные, что день, что ночь — все равно, конечно.
Вот и скажи кому надо. Пускай новый закон жизни скорей на Тумнин идет. Мало совсем осталось орочей, а когда-то много нас было, так много, что белые лебеди над тайгой летят бывало, — сразу чернеют от дыма наших очагов.
Письмо Кирюшка-партизан писал в юрте Александра Намунки, который на Хуту тоже тебя спасал, когда с тобой большая беда случилась. Помнишь, конечно.
До свиданья, друг-капитан Арсеньев. Живи долго, как старый тополь, что стоит на берегу Хуту и на стволе твои зарубки хранит...»
Через три месяца пришел от Арсеньева ответ. Владимир Клавдиевич, который жил в то время в Хабаровске, представил докладную записку в Краевой исполнительный комитет. В ней он подробно изложил положение лесных жителей, их историю, уклад жизни, причины катастрофической смертности народа. Особенно подробно писал он о тех срочных мерах, какие нужно принять для улучшения жизни орочей. До сих пор в архивах хранится эта записка Арсеньева.
Сообщая Александру Лазаревичу Намунке о своих хлопотах, Арсеньев советовал, если будет возможность, кому-нибудь из орочей приехать в Хабаровск.
Вновь собрались люди стойбища на совет. Весь день сидели они в шалаше Намунки, курили трубки и думали, как быть.
— Однако нужно итти в Хабаровск, — предложил Тихон Акунка, тогда еще совсем молодой охотник. Он слыл наиболее просвещенным среди орочей, и с его мнением считались даже старики.
— Он как пойдет? — усомнился Михаил Петрович Намунка. — Из Хади[1] во Владивосток пароходом нужно, а оттуда на машинке в Хабаровск. Много денег надо, а денег, однако, нету.
Денег у орочей действительно не было. Скупщики расплачивались за меха мукой, нитками, полотном, спиртом. Большинство охотников никогда не видали, как даже выглядят деньги.
— Худо, — нарушил долгое молчание Никифор Мулинка и заморгал воспаленными глазами.
— Пойдем через перевал, — решительно заявил Тихон. — Арсеньев ходил. Нам тоже ходить можно. — Он подвинулся к очагу, и отблеск пламени отразился в его зрачках.
Мнения собравшихся разделились.
— Однако нет! — сказали одни.
— Однако да! — заявили другие.
Нужно было подумать. Опять набили трубки и по очереди зажгли их одним угольком из очага. Думали долго. В шалаше было тихо и так дымно, что, словно в тумане, орочи стали плохо различать друг друга.
Наконец Александр Лазаревич, который лучше других представлял себе предстоящий путь, ибо водил по тайге Арсеньева, поднялся, вынул изо рта трубку, обвел всех пристальным взглядом и заявил:
— Перевал!
Орочи зашевелились. Некоторые, чтобы лучше видеть Александра Лазаревича, поднялись со своих мест, разогнав перед собой густые клубы дыма. Не ожидали от Намунки такого решения. Намунка был человеком рассудительным, осторожным, не любил отчаянных, безрассудных поступков. А тут вдруг такое предлагает! Это привело в смущение даже самых старых людей. Намунка поспешил с разъяснением:
