Николай Павлович увлекся рассказом.
— Советское государство тратит ежегодно огромные суммы на развитие культуры у орочей. Оно дает им все, что нужно для нормальной, счастливой жизни. Маленький народ, но и он уже многое сделал для страны. План добычи рыбы колхоз в этом году выполнил на двести процентов. На сотни тысяч рублей сдано ценной пушнины. Доход колхоза «Ороч» достиг почти семисот тысяч рублей. В будущем году колхоз станет миллионером. Нам уже тесно в этой долинке. Орочи замышляют перейти на новое место, более просторное. Они хотят построить новый поселок с удобными, красивыми домами, с более мощной, чем теперешняя, электростанцией, с кинотеатром, новым клубом, новой больницей, новой школой-десятилеткой. Вы скажете — мечта! Нет, это живая действительность. Мы уже наметили место. Вон там. На той стороне Тумнина, — Широким жестом Николай Павлович показал на противоположный берег реки, где в знойной, синеватой дымке стояли изогнутой цепью лесистые сопки.
Заметив под другим кустом жимолости новое семейство розовых и желтых пионов, он тащит меня туда. Мы рвем цветы. Учитель обращает мое внимание на то, что пионы не пахнут, как, впрочем, не пахнут все таежные цветы.
Открытое, с крупными, выразительными чертами и с крепким загаром лицо Николая Павловича озарено улыбкой. Голубые глаза глядят с легкой усмешкой и излучают такую доброту, что легко представляешь себе весь характер этого человека. Голос Николая Павловича спокойный, негромкий и, вместе с тем, звучный. На непокрытой голове учителя ветер шевелит русые волосы, в них нет ни единой сединки, хотя ему уже за пятьдесят.
Высоко в небе парит горный орел. Полет его величественно спокоен. Покружившись в чистой лазури, орел начинает плавно спускаться. Он садится на скалистую вершину сопки, оглядывается по сторонам и исчезает за каменным гребнем.
Мы не успеваем отойти от обрыва, как орел снова взлетает. Кругами набрав высоту, он останавливается в небе — ждет. Ждет орлят, которые поднимаются с того же гребня. Возможно, что это был их первый большой вылет. В воздухе они держались еще не очень уверенно.
Мы не заметили, как быстро шло время. Я взглянул на часы: семь. Переместились тени на склонах гор.
— Пора возвращаться. Пойдемте-ка обедать, — предлагает Николай Павлович. Мы идем обратно, собрав большие букеты таежных цветов, в том числе и багульника, чтобы зажечь его дома.
— Вы говорили о проводниках Арсеньева. Где их можно повидать? — спросил я по дороге.
— Один на рыбалке, в Датту, а Тихон Иванович Акунка лежит в больнице. Я вас познакомлю с ним непременно. — Николай Павлович смеется. — Понимаете, убил сохатого. Захотелось ему сырой печенки поесть. Давно, говорит, не ел. Потом, как водится, выпил воды из родничка. Вот и схватило беднягу. Попало ему за это от нашего парторга. Там же в больнице парторг сделал внушение Тихону Ивановичу, пригрозил даже взысканием.
— Разве Тихон Иванович член партии?
— Да. И работник неплохой. В прошлую весну, во время наводнения, проявил большую находчивость и мужество. Сумел организовать вывозку колхозного скота.
Николай Павлович достал из кармана веревочку и принялся туго перевязывать букет.
Он смотрел вдаль, то прищуривая, то широко раскрывая глаза, будто там, вдали, измерял что-то взглядом.
— Какие краски! — сказал он тихо, будто про себя. — Хочется писать. Давно ничего не писал акварелью. Вот уж сколько лет живу здесь и каждый раз вижу все новое и новое. Удивительно хорошие краски. Просятся на полотно.
Действительно, долина открылась перед нами во всей красоте. Чистые воды Тумнина, оттененные по краям густой зеленью, отражали первые блики вечерней зари, занимавшейся на горизонте.
