— Перевалом итти — денег, однако, не надо. Ходи — думай, отдыхай — тоже думай. Кушать много в тайге есть. Медведя всегда убить можно, сохатый придет — его тоже можно.
Тихон Иванович поддержал:
— На машинке ехать — много денег платить надо. Она кушать даром тоже не даст.
— Однако на машинке страшно! — снова заморгал глазами Мулинка. — Пускай перевал.
— Не страшно, чего там, — сказал Тихон Иванович. Он не хотел, чтобы подумали о нем: боится ехать на поезде. — На машинке быстрей, конечно. Раз денег нету, лучше перевалом ходить.
Решение как будто было принято. Но когда Тихон Иванович спросил, кого послать в Хабаровск, опять наступило молчание. Тогда Тихон Иванович сам предложил:
— Александра Намунку, Михайла Намунку и Никифора Мулинку! Пускай идут.
Старый Никифор отрицательно замотал головой, сославшись на плохое зрение и слабость в ногах.
— Пускай Тихон, — сказал Никифор. — Он паря умный!
На сборы ушло два дня. Делегаты порешили захватить продуктов пока только на сутки, а в соседнем стойбище Хуто-Дату, где жили орочи из родов Еменка, Пунадинка и Хутунка, взять все необходимое на весь путь до перевала.
В последние минуты вдруг выяснилось, что Ефросинья Ауканка не успела расшить орнаментом унты, которые предназначались для подарка Арсеньеву. Загоревали. Но Ефросинья принесла унты на берег в тот момент, когда ульмагда уже была спущена на воду и Александр Намунка, как старший, отдавал последнее распоряжение к отплытию.
Унты получились очень красивые. Они были сшиты из мягкой оленьей кожи, отделаны сверху темносиней сатиновой каймой с цветистым орнаментом, края каймы опушены огнистым мехом лисицы. Внутри унтов были белоснежные меховые чулки. Все продумала Ефросинья Ауканка. Даже шнурки, которыми унты завязываются в подъеме, были не одинарные, а свиты из трех тонких сыромятных кожаных ленточек.
Спрятав подарок в меховой мешок, мастерица предупредила, чтобы мешок не клали под голову и прятали от дождя и тумана.
Провожали делегатов всем стойбищем. Провожали в молчании, без лишних слов и напутствий. Даже шаман, суетливый крикун, и тот молчал на этот раз. Он стоял на берегу, жевал губами и почесывал спину о ствол дерева.
Когда ульмагда, качаясь, выплыла на простор, провожающие уселись на траве и смотрели ей вслед, пока она не скрылась за поворотом.
Весь день орочи плыли вверх по Тумнину, спешили, чтобы до наступления темноты поспеть в стойбище Хуто-Дату. Там предстояло не только запастись продуктами, но и сообщить людям, куда и зачем направляются делегаты, попросить проводников, хорошо знающих тропы к перевалу.
Орочи из Хуто-Дату, завидев ульмагду, когда она только подходила к стойбищу, вышли навстречу ей на легкой лодке оморочке.
— Айя, гости едут! — узнав Александра Намунку, крикнул Филарет Пунадинка, встав во весь рост и быстро заработав веслом. Берестяная оморочка стремительно понеслась к ульмагде. — Наверно, большое дело есть?
— Есть, конечно! — ответил Намунка, когда лодки сблизились.
Орочи обменялись трубками в знак уважения друг к другу, и, пока вместе плыли к стойбищу, Намунка подробно рассказал Филарету о цели их похода.
— Не худо, — произнес Пунадинка. — Давно слышим — новый закон жизни есть. Пускай скорее идет на Тумнин, чего там! — Он добавил, что стойбище снабдит делегатов всем необходимым и проводников, конечно, тоже даст.
Ночь провели в шалаше Филарета, куда собрались все взрослые люди стойбища Хуто-Дату. Разговоров было много. До самого рассвета не гас очаг. Пили чай с соленой кетой, курили. У всех было радостное настроение. Верили, что город непременно придет на помощь орочам.
— Конечно, — крикнул Пунадинка, когда присутствующие заспорили, — Ленин самый великий капитан есть. Всем бедным людям много счастья дает он.
— Айя ну-ли! Очень хорошо! — ответили орочи.
Перед тем как двинуться дальше в путь, Тихон Акунка с тревогой вспомнил, что бумага, на которой записан адрес Арсеньева, лежит у него в кармане, а ее следовало бы спрятать для большей сохранности в какой- либо кожаный мешочек. Предложение показалось всем очень дельным, и Пунадинка тут же распорядился, чтобы такой мешочек сшили из толстой кабаньей кожи. Он взял у Тихона бумагу, долго вертел ее в руках, разглядывал на свет, то поднося близко к глазам, то относя на длину вытянутых рук, и, хитро подмигнув Тихону, отдал обратно.
