К этому времени и мистер Паркер, покончив с портвейном, вспомнил, что собирался кое о чем рассказать Питеру, прежде чем имя мисс Мэри не стерло в его голове все остальные мысли. Он уже повернулся к Уимзи и полуоткрыл рот, но произнести ему так ничего и не удалось, если не считать легкого причмокивания, похожего на звук, который издают часы, прежде чем пробить. Так как не успел он повернуться, как лорд Питер со всей силы стукнул кулаком по столику так, что зазвенели графины, и закричал, словно ему явилось откровение:
— Манон Леско!
— А? — переспросил Паркер.
— Мои мозги можно сдавать на кухню, — ответил лорд Питер. — Пусть их там варят, протирают и подают на стол с маслом — больше они ни на что не годятся! Вы только посмотрите на меня! — (Вряд ли мистер Паркер нуждался в этом призыве). — Мы тут беспокоимся о Джерри, волнуемся о Мэри, бегаем за Гойлсами, Граймторпами и Бог знает еще за кем, и все это время у меня в кармане лежит этот клочок бумаги. «Каракули на промокашке для нас сподручней открывашки». Но Манон, Манон! Ах, Чарлз, да имей я мозги мокрицы, и то эта книга должна была бы мне все сказать. Подумать только, как это могло бы упростить нашу задачу!
— Я бы предпочел, чтобы вы успокоились, — заметил Паркер. — Это замечательно, что вам все так ясно, но я не читал «Манон Леско», вы мне не показывали свою промокашку, и я не имею ни малейшего представления о том, что вы обнаружили.
Лорд Питер передал ему свою реликвию без всяких комментариев.
— Я вижу, что бумага грязна и сильно помята, пахнет табаком и русской кожей, из чего делаю вывод, что вы хранили ее в своем бумажнике.
— Не может быть! — изумленно промолвил Питер. — И это, когда вы видели, как я ее доставал! Холмс, как вам это удалось?
— В одном из углов, — продолжил Паркер, — две кляксы — одна побольше, другая — поменьше. Полагаю, кто-то встряхивал ручку. И что в них такого зловещего?
— Совершенно ничего.
— Чуть ниже герцог несколько раз написал свое имя, вернее, титул. Из этого заключаем, что письма были адресованы не близким друзьям и родственникам.
— Полагаю, справедливое заключение.
— Аккуратная подпись полковника Марчбэнка.
— Не похоже, чтобы он что-нибудь замышлял, — добавил Питер. — Он расписывается как честный человек. Продолжайте.
— Небрежная запись о «пяти замечательных» чем-то. Вы находите в этом что-нибудь оккультное?
— Цифра «пять» может иметь каббалистическое значение, но, признаюсь, смысл его мне не известен. Есть пять чувств, пять пальцев, пять великих китайских заповедей, пять книг Моисея, я уж не говорю о таинственных объектах, воспеваемых в народной песне «Под шестом пять пышноцветов». Должен признаться, я всегда хотел узнать, что такое пышноцветы. Но так как я до сих пор остаюсь в неведении на этот счет, вряд ли они нам чем-нибудь смогут помочь.
— Ну вот и все, за исключением фрагмента, состоящего из «ое» на одной строчке и чуть ниже «вой…».
— Что вы из этого заключаете?
— Наверное, «свой».
— Вот как?
— Ну это первое приходит на ум. Или, может, это «двой…» — написано с неожиданным нажимом. Как вы думаете, может, это «двойственный»? Может, герцог писал о двойственном положении, в которое он попал в результате поведения Каткарта? Вы это имели в виду?
— Нет, я иначе понимаю это. К тому же я не думаю, чтобы это был почерк Джерри.
— А чей?
— Не знаю, но могу высказать предположение.
— И оно нас к чему-нибудь приведет?
— Оно объяснит все.
— Так валяйте же скорее, Уимзи. Даже доктор Ватсон потерял бы всякое терпение.
— Тю-тю-тю! Попробуйте сами верхнюю строчку.
— Но там только «ое».
— Да, ну и что?
— Ну не знаю. Поэт, поэма, кое-кто, ситроен — это может быть все что угодно.
— Ну что касается первых, то там не «е», а «э», к тому же написаны эти две гласные почти слитно, как дифтонг.
— А может, это не английское слово?
— В том-то все и дело. Очень может быть.
— О! Понимаю! Французское?
— Уже теплее.
— Soeur, oeuvre, oeuf, boeuf…[33]
— Нет-нет. Первое было ближе.
— Soeur, coeur.
— Coeur. Подождите минуту. Взгляните на росчерк перед этими буквами.
— Постойте-постойте — er-cer.
— Думаю, вы правы. «Percer le coeur»
