-Все же предлагаю начать оттуда и рассмотреть все более тщательно.
Ну, идем мы на торфянку, и вы не поверите, находим среди ее холмов, у дерева, перевернутый велосипед Антона. Руль в торфе завяз по самую фару, а переднее колесо в сук уперлось так, что покрышка трещит. Наташка начинает кричать, у нее истерика, я же со смеха давлюсь
-Слышь, заткнись! – Витька удивленно оглядывается на меня, а глаза у него такие красные, с поволокой на белках, как у человека, который увидел нечто совершенно противоположное тому, что ожидал, - что смешного?
-Да вы на динамку посмотрите!
Все смотрят на динамку и сами начинают смеяться: на ней, как на крючке, висит кепка моего братца; и тут же сзади мы слышим его распевной голос:
-Мои дорогие… как же я по вам соскучился!..
Оборачиваемся, а он из-за горки выходит, физиономия довольная, и рукой нам махает.
Ну, мы могли бы после такой шуточки сильно на него обозлится, да где уж там, - больно непринужденно он себя вел. Но все же Наташка недели две с ним не разговаривала, и когда утром проходила по проезду с ведрами к роднику, а он улыбался ей из окна, - отворачивалась и смотрела в другую сторону. Но потом Антон и ее умаслил, помирился. Да, не могли мы на него обижаться, что и говорить! В конце концов, весело все это было».
* * *
-Ну а что же с этим зеленым домом? – спросила Таня. Всем уже стала интересна история, которую я рассказывал, - и Калядин, бывший до этого в отрубе от реальности и, вероятнее всего, прокручивавший в голове анализ собственного искусства, показал свое лицо из-под соломенной крыши, - а его-то в такие моменты трудно было чем-то прошибить.
-Вот я как раз и собираюсь перейти к нему…
«В известном смысле эта история позволила мне понять многие закономерности искусства. От чего же еще отталкивается творчество, формируется отношение к нему? И даже если кто-нибудь из вас по окончании моего повествования поймет, что слышал что-либо аналогичное, я прошу не забывать о контексте и поводе, по которому она была рассказана, ибо в нем-то и заключается главная соль.
Хотя ею Антон любил пугать все дачное население, но сначала-то рассказал он ее непосредственно мне. Мы тогда сидели на нашем участке у кроличьих клеток и раскапывали червей для рыбалки. Здесь я замечу одну очень важную вещь: мой брат никогда ни мне, ни остальным не навязывал своих историй. Будь это иначе, они не возымели бы такого эффекта. Первый шаг к ней должен был сделать будущий слушатель. Ну а потом, что называется, держись.
Зеленого дома я боялся, и от одного единственного взгляда на него у меня разыгрывалось воображение, но не случись помимо этого еще кое-чего, гораздо более важного, Антон вряд ли бы стал придавать своему новому сочинению тот смысл, который в результате оно имело.
Прошлой весной мать купила мне нечто вроде занимательной игры: в небольшой коробке сложено было два десятка картонок с изображением известных путешественников, (первооткрывателей и их последователей), а на задней стороне – краткая справка из четырех-пяти предложений; и можно было разрезать картонки на карточки и развивать память: мать показывает мне лицо путешественника, а я говорю, кто это, после чего стараюсь воспроизвести то, что написано сзади. Но больше всего меня тогда интересовали годы жизни путешественников, (я вообще, не обладая ни склонностями, ни способностями к математике, увлекался всякими цифрами: к примеру, мне нравилось брать свою мозаику и поочередно выкладывать на ней цифры от одного до нескольких тысяч, как на счетчике), вот это я запоминал быстрее всего, а поскольку вместо года рождения Афанасия Никитина на карточке зияло слово «Неизвестно», он сделался для меня не столько даже загадкой, сколько человеком, которому чего-то недостает, которого чем-то обделили. (Между прочим, моя болезненная страсть к совершенству еще долго принимала такие причудливо-детские формы: например, пять лет спустя, когда читал «Любимца» Кира Булычева, мне не нравилась подруга главного героя за то, что у нее недоставало пальца на руке, а когда увидел ее изображение на рисунках в книге, сразу понял, «насколько мы с художником друг друга понимаем», ведь он изобразил ее пятипалой и на левой, и на правой руке). Разумеется, я постарался помочь «бедному путешественнику» и приложить все усилия к восстановлению его незадачливо потерянного года рождения. Как я собирался это делать? Ну, в общем-то говоря, у меня не было ничего, кроме его изображения, его лица, поэтому я и решил
