Мишка – друг моего детства; когда нам было лет по шесть, мы просиживали на даче с конца апреля до конца октября. С нами был еще мой двоюродный брат Антон: человек, который не знал равных в недюжинном уме и изобретательности. Он был на пять лет старше нас; мы жили на том же проезде, что и Мишка, но потом отец Антона, мой дядя, продал этот участок.
С моим братцем нельзя было соскучиться, ведь у него что ни день - гениальная идея, приводившая нас в неописуемый экстаз! Много воспоминаний было связано у меня с тем местом, куда мы направлялись…
Дача располагалась в низине, чуть поодаль от Южного причала. Когда мы подъезжали к берегу, Мишка уже ждал нас на мостике. Это был мускулистый парень со смеющимся овальным лицом и копной рыжих волос. От его рубашки вечно пахло смесью двух запахов: пива и пота.
-Ага, братва приехала! ЗдорОво!
-Привет!
-За вами, кажись, было пиво. Где оно?
-На месте, - заверил я его, приглушая мотор.
-А я думал, ты за милю запах чуешь, - сказал Вадим.
-Я перестроился. В Кемере оно совсем другое.
-Верю. Как тебе там? – я зацепил пальцем кнехт и пришвартовал катер.
-Приятная духота… Я на «Газели». Закидывайте все туда и сами залезайте.
До его участка мы докатили за две минуты.
-Я привез сувениры, - сообщил Мишка, вылезая из машины, - потом выберите, что кому. Они все на моей кровати.
Дом был двухэтажный, белого кирпича. Мы обошли его по узкой тропинке и, миновав заросли шиповника, подошли к мангалу, который стоял возле заброшенного парника. Тут же находились шампуры и ведро с мясом. Калядин долго и задумчиво изучал все, что лежало на земле, сквозь темно-оранжевое стекло бутылки, как будто выросшей из его запястья и теперь воинственно посверкивавшей единственным серебряным глазом – будучи перстнем на среднем пальце руки, он зиял из ее пуповины, - и через минуту лишь по веселому треску смог определить, что Мишка разжег огонь.
-Эй, Калядин, что с тобой? Давай помогай нанизывать! – крикнул Мишка.
-Прости. Я не специально, ей-богу. Через эту бутылку не видно огня… - откликнулся он, поставил бутылку на землю и примостился к нам.
-Ну еще бы… - Мишка повернулся ко мне; его руки не замерли, а так и продолжали пританцовывать над огнем. Он сказал, что очень полюбил смотреть сквозь воду на ночное небо. Огоньки самолетов кажутся кометами.
-А солнце – печеньем, - подмигнул Вадим.
Все расхохотались.
-И это я тоже видел, - весело сказал Мишка.
Я бросаю взгляд на Дарью, стоящую чуть в стороне; в руке у нее раскрытый нательный кулон, она рассматривает то, что находится внутри, (по всей видимости, это фотография), потом вдруг замечает мой взгляд, поспешно закрывает кулон и надевает его на шею.
* * *
Часа через три, когда мы уже слопали весь шашлык, запили его пивом и немного опьянели, Калядин садится в сторонку и, опуская голову, уходит в свои мысли. Его прическа похожа на соломенную крышу деревенской избы; ладони сложены дикобразом. Интересно, дикобразы едят солому? В детстве видел одного по телевизору… не помню, как называлась передача, но только не «В мире животных»… кстати говоря, спросите у любого, кто написал музыку, звучащую в заставке, - вам не ответят, несмотря на то, что саму музыку знают все… Поль Мариа…
Fleetwood Mac…
Теперь пространство между Вадимом и Мишкой свободно, - их тела сдвигаются, подобно автоматическим стеклянным дверям в магазине; кажется, в полуметре от порога должна находиться невидимая полоска – кто-то ее пересек. Спустившаяся темнота, искры от костра, которые, подобно дождю-урагану, вливающемуся в небо, завиваются в бушующую круговерть, голубоватые языки пламени, превращающие дрова в белые кости, - все рождает в этих малых непреодолимо-веселое желание побузить и выплеснуть наружу дым, забравшийся им в ноздри. Они хохочут, начинают бороться; их руки напоминают крылья бабочек, свернувшиеся в плотный кокон-спираль, и когда Вадим и Мишка падают за собственные шивороты, их кирпичные головы начинают размножаться в фундамент парника; а затем – вверх, к раскрасневшейся стене, которая совокупляется с хитросплетениями дикого плюща, разбрызгивает листья пламени и выплевывает порывы влажного ветра, раздувшиеся от сладковатой, приятной гнили; ветер ударяет мне в лоб и, катаясь на катере по контурам ушей, мягко щекочет морские раковины. Пока нижняя часть моего лица пытается что-то произнести, я рассматриваю пузыри, скопившиеся на дне моей чашки с рыжим напитком; в каждом из них сидит по несколько карликов, по очереди выбирающихся на поверхность для того, чтобы превратить себя в акварель.
