— Мы не договоримся никогда, — непреклонность исключала надежду. — Линев — мой и только. Я его не отдам.
Образ родился внезапно и настолько соответствовал ощущениям, что Тата сразу же поверила в победу. Некто, облаченный в белое широкое одеяние, сидел на камне спиной к ней. Складки тоги? хитона? плаща? бесформенной массой ниспадали к ногам, не позволяя понять кто: женщина или мужчина ведет аудиенцию. Ясно было одно: Некто очень велик.
— Хорошо, давай потолкуем, — обретя воплощение, Талант стал покладистее и снизошел к беседе.
— Давай, — приняла вызов Тата, судорожно перебирая варианты поведения. Нападать было страшно. Просить — стыдно. На конструктивный же диалог со столь надменной особой рассчитывать не приходилось.
— Ты явно удивлена. Чем именно? — прозвучал вопрос.
— Я догадывалась, что ты — большой, но не настолько, — призналась честно Тата.
— С женщинами всегда так: видят гения, а замечают гениталии и несвежее неглиже. Слабый пол, слабый умом, что с вас спрашивать, куклы.
Обсуждать отношение Таланта к слабому полу Тата не собиралась, поэтому сразу вывалила главное:
— Я признаю за Никитой право писать. Я готова принять все, что он полагает важным.
— Глупости говоришь, женщина, — отмахнулся собеседник. — Пустословием воздух сотрясаешь. Твое признание ни кому не требуется. И готовность ни к чему. Ты, голуба, неправильно оценила ситуацию. И неверные выводы сделала. Писательство для Линева — не блажь, на которую позволительно смотреть сквозь пальцы. Не рядовая способность к сочинительству, чуть лучшая от других. Нет. Никита одарен по-настоящему и будет строить свою жизнь с оглядкой на меня.
— Но мы любим друг друга. Без меня Никита будет несчастлив!
— Ерунда! Счастлив, несчастлив — в любом случае Никита изольет свои эмоции в слова и родит Книгу. Неважно о любви или одиночестве. Главное, это будет настоящая вещь!
— Разве можно так? — ужаснулась Тата. — Любовь, боль — все в топку? Все на переплавку, в корысть?
— Шедевры творят из мусора. Это общеизвестно.
— Но Никита — живой человек. Зачем его обрекать на страдания и одиночество?
— Так он острее прочувствует жизнь.
— Так он быстрее умрет.
Тата еле сдерживалась. В ней звенело и рвалось бешенство на бессмысленную силу, грозящую ее любви, ее счастью, ее будущему.
— Я все спланировал. Ты в эти планы не вписываешься. Никита останется одиноким, — вел дальше визави. — Ваше чувство я разрушу в два счета. Через пару месяцев Никита тебя возненавидит.
— Почему?
— Есть вещи, без которых Линев существовать не может. Он, действительно, тебя любит. Но отказавшись от своего предназначения, начнет маиться, тосковать и очень скоро поймет из-за кого впал в депрессию.
— Ему не придется ни от чего отказываться. Он будет продолжать писать. Я не приму жертву.
— Нет? — удивился Талант.
— Нет! — подтвердила злорадно Тата.
— Так или иначе, твое благородство только оттянет неизбежный финал. Сейчас ты полна решимости, но пройдет время и тебе надоест вечное безденежье, отчуждение, самоуглубленность, препарирование эмоций…
— Почти у всех великих писателей были жены.
— Бедолаги. Горемыки. Ты помнишь историю Мастера и Маргариты? Ради творческой реализации своего дружка-приятеля молодая полная сил красавица приняла смерть.
— Смерть — аллегория, иносказание, выражение отвлеченного понятия в конкретном образе.
— Смерть — это альтернатива жизни. Впрочем, ты права. В данном случае, подразумевалась не физическая смерть. А лишь гибель личности. Маргарите пришлось раствориться в Мастере. Потерять себя.
— Ты врешь! Пугаешь! Мерзавец! Я не отступлюсь. Если люди любят, они найдут возможность понять друг друга.
— Ты не умеешь любить.
— Умело или неумело, но я люблю Никиту.
— Ты не умеешь терпеть!
— Научусь!
— Ты не умеешь ждать и прощать. Не хочешь давать, не готова жертвовать. Ты мне не подходишь. Ты слишком красивая, яркая, независимая, умная, эмансипированная. Индивидуальности в тебе много. Самобытности через край. А Никите нужна «серая мышка», чтобы удовлетворяла его потребности или богатая старуха-спонсорша для издания книг.
— Ему нужна только я! — оборвала Тата глупые бредни.
