Бешир выговаривал ей. Как видно, он предупреждал её, что ей предстоит испытать ещё большую боль, что она — избранница, и если падишах, познав её, останется доволен и пожелает повторить, то она будет возвеличена и наречена звездой гарема. Но широко раскрытые глаза её не выражали ничего, кроме боли и страха.
Наконец Бешир закончил свою часть приготовлений. Он велел ей встать и медленно пройтись по мраморной дорожке.
Пройдись, качая гибкий стан. Зардел закат вдали,
О легконогий кипарис, власть осени продли.
Пусти соболью тьму волос едва не до земли,
О легконогий кипарис, власть осени продли.
— Легконогий кипарис, — машинально повторил он. В самом деле, длинные стройные ноги и всё нежно розовевшее тело, казалось, излучало сияние. Но он не испытывал ничего, насыщалось лишь его зрение, но не желание. Под лёгкой тканью не ощущалось никакого движения.
— Нет, не сегодня, — проговорил он вслух. Видно, Нух-эфенди был прав либо наложил на него заклятье. — Не сегодня и не она. Пусть она дозревает среди дев гарема.
Он сказал об этом Беширу. Глава чёрных евнухов был разочарован.
— О величайший из мужей, мы так старались. Я предвкушал, как ты разрушишь преграду и испытаешь мгновение торжества. В этом есть и моё наслаждение.
— Как ты можешь испытывать наслаждение, — усмехнулся Ахмед, — если лишён детородного члена и всего, что ему сопутствует?
— Тебе, мой властитель, дано испытывать чувственное наслаждение, а твоему рабу — наслаждение сознания.
— Не хочешь ли ты сказать, что я лишён того, что можешь испытывать ты?
— Как ты мог так подумать, о султан султанов. Полнота твоих чувств совершенна, это сверхполнота, недоступная простым смертным. Ибо то, чем ты обладаешь, есть вершина человеческого могущества.
— Оскопив тебя в детстве, не повредили твою мысль, мой Бешир, — одобрительно сказал султан. — Ты говоришь как мудрец. Ступай же. Я не склонен предаваться любовным восторгам ни сегодня, ни в последующие дни. Врач был прав, он знает больше, чем мы можем предположить.
Меж тем великий везир, вернувшись от султана, послал своего кяхью за русскими дипломатами.
Доселе он говорил с ними примирительно. Теперь надобно было брать жёсткий тон.
Султан поверг его в сильное недоумение, оказав полную доверенность. Не странно ли это? Не есть ли прелюдия к опале? Ахмед бывал непредсказуем, капризен и временами жесток. Ясно одно: с русскими надо перейти на жёсткий язык.
Неплюев и Дашков были обескуражены: всего три дня назад у них был разговор с везиром, довольно мирный. Оба уверили его, что император Пётр вот-вот возвратится в Астрахань, а оттуда в Москву; может, он уже покинул Астрахань, и у почтенного Ибрагима Дамад-паши нет основания для тревоги.
Прежде к ним явился французский министр маркиз де Бонак. С ним последнее время отношения стали на манер дружеских. Он был явно чем-то обеспокоен.
— Весь город полон слухов, — торопливо заговорил он. — Войско вашего государя разбито лезгинами Дауд-бека, сам он еле унёс ноги на корабле и сейчас пребывает в Астрахани. Будто бы он вознамерился собрать новое войско и пойти походом на лезгин, а оттуда в пределы Османской империи.
— Ха-ха-ха! — Иван Иванович Неплюев хохотал так, словно его щекотали.
Маркиз удивлённо вскинул брови:
— Что вы смеётесь, Жан? Я передаю только то, что услышал в канцелярии везира от его чиновников.
— Дорогой маркиз, вы стали жертвою злонамеренных слухов. Ну посудите сами, может ли Дауд-бек с его разрозненными шайками оборванцев разбить регулярное, хорошо вооружённое и обученное войско нашего государя? Да ещё которым он самолично предводительствовал. Сии слухи распространяются для успокоения стамбульской черни, встревоженной победоносным шествием российского воинства, взятием Дербента, закладкою крепостей по берегу Каспийского моря. Меж нашими империями продолжает действовать подписанный некогда договор о вечном мире, да. И император, мой государь, сколько я знаю, не намерен его нарушать. Вы легковерны, дорогой маркиз, а это не пристало дипломату, особенно столь опытному и искушённому, как вы.
