У нас очень мало сведений о том, как именно предводители «клиентских» армий обеспечивали их преданность. Плутарх рассуждает в связи с реквизицией храмовых сокровищ Суллой, сравнивая его с Титом Фламинином, Ацилием Глабрионом и Эмилием Павлом, которые их не тронули: «Ведь они в согласии с законом распоряжались людьми воздержными, привыкшими беспрекословно повиноваться начальствующим [...], а лесть войску почитали более позорной, нежели страх перед врагом; теперь же полководцы добивались первенства не доблестью, а насилием, и, нуждаясь в войске больше для борьбы друг против друга, чем против врагов, вынуждены были, командуя, заискивать перед подчиненными и сами не заметили, как, бросая солдатам деньги на удовлетворение их низменных потребностей и тем покупая их труды, сделали предметам купли-продажи и самое родину, а желая властвовать над лучшими, оказались в рабстве у худших из худших» (Sulla 12. 9-13). Однако здесь, как резонно замечает А. Кивни, Плутарх явно переносит на 80-е гг. реалии эпохи триумвиров[1298], когда отношения между солдатами и военачальниками были уже совсем иными, и первые диктовали свои условия вторым, Сулла же являлся полновластным хозяином армии[1299], тогда как Цезарю придется уже столкнуться с солдатскими бунтами[1300].
Бесспорно, обильная добыча поддерживала симпатии солдат к полководцу[1301], но одной ее было вряд ли достаточно — как известно, Эмилий Павел, давший воинам разграбить Эпир, популярностью у них не пользовался (Liv. XLV. 34. 1-7; Plut. Aem. 30.4). Репутация военачальника основывалась на разных составляющих, которые сформулировал Цицерон: «Истинный полководец (summus imperator) должен обладать следующими четырьмя дарами: знанием военного дела, доблестью, авторитетом, удачливостью (scientia rei militaris, virtus, auctoritas, félicitas)» (De imp. Pomp. 28). Бесспорно, всеми этими качествами Сулла обладал, продемонстрировав их еще в Союзническую войну. К ним, несомненно, нужно добавить еще одно — умение находить общий язык с солдатами и центурионами (об этом Цицерон, естественно, умолчал, поскольку оно не укладывалось в рамки образа истинного полководца, не опускающегося до «заискивания» перед подчиненными). Наглядным примером этого стала речь Суллы к воинам накануне похода на Рим в 88 г., когда и он, и его воины прекрасно поняли друг друга[1302]. Другой случай такого рода (даже два) мы наблюдаем накануне высадки в Италии: по словам Плутарха, солдаты по собственной инициативе (άφ’ αύτών) поклялись не покидать своего предводителя[1303] и обещали не чинить насилий в Италии, а заодно предложили ему свои сбережения, считая, что он нуждается в деньгах[1304]. Полководец поблагодарил воинов, но отказался принять, как выразился Дж. Бэйкер, «материальное выражение их лояльности»[1305]. Почему же Сулла так поступил? Весьма вероятно, что он не хотел иметь лишних обязательств перед воинами. К тому же, столь красивый жест еще больше поднимал его в глазах солдат. Что же касается клятвы не чинить насилий в Италии, то воины соблюдали ее, судя по источникам, только до тех пор, пока Сулла после срыва соглашения со Сципионом не начал разорять неприятельскую территорию (App. I. ВС. 86. 389).
Однако отношения будущего диктатора с армией не всегда были безоблачными. Как уже говорилось, ему пришлось оправдываться перед солдатами, возмущенными Дарданским миром, прибегая к измышлениям по поводу якобы возможного союза между Митридатом и Фимбрией. Примечательно также, что Сулла, если верить Плутарху, собираясь перевезти воинов в Италию, боялся, как бы, достигнув ее берегов, его воины не разошлись по домам[1306] — для этого и понадобилась клятва[1307], о которой только что шла речь. Но важно, что в обоих случаях все обошлось для полководца благополучно — даже если инициатива присяги исходила от воинов лишь отчасти (Сулла мог их подтолкнуть к этому умело выстроенной речью, как и в случае с походом на Рим), это мало что меняет.
Примечательно поведение солдат Помпея Страбона: после его смерти они не разбрелись и не предложили свои услуги на выгодных условиях неприятелю, но пожелали, чтобы ими командовал более достойный полководец Метелл Пий, нежели консул Октавий, не пользовавшийся их уважением, и перешли на сторону врага лишь после того, как им отказали. Несомненно, само такое требование резко противоречило римской традиции и свидетельствовало о серьезных переменах в психологии воинов, но также и о том, что они руководствовались не только сугубо материальными соображениями — налицо проявление корпоративного сознания и, если угодно, самоуважения.
