Легкая дрожь пробежала
по телу Антоши. Ведь все время Антоша только и занимался тем, что перечислил
священник– отнимал, бил, угрожал.
Антоша таки освободил
свои волосы от рук священника и опять глянул на изображение на стене.
-Да вранье все это, –
устало сказал Антоша– на камне...
-Вот чего здесь нет, так
это вранья– старухин грозный гнев послышался Антоше в этом ответе.
-Ну, да, кругом вранье,
а у вас нет?
-Кругом вранье, а у нас
нет! Нужды нет во вранье, коли они здесь с нами, – священник кивнул на стену и
на икону Вседержителя.
-Как это нет нужды?
Охмурить да деньги содрать.
-И много я сейчас с тебя
спрашиваю денег за охмурение, много ты их принес?
-А вот, когда охмурите,
тогда, может, и принесу. Вон, богатство у вас какое! Лампадки, поди,
серебряные... Откуда? Охмуренные, небось и принесли, на их денежки.
-На их. А скажи-ка мне,
можно ли вообще кого-нибудь охмурить? Чего это вдруг задумался? Да можно,
конечно. А что для этого нужно? Да– обещать! Обещать, обещать с три короба!
"Тащите ваши денежки в концерн "МММ", будет в мильон прибыли!
Потащили, притащили, по носу получили. Охмурить, значит обещать дорогую вещь по
дешевке. Ну, и ,естественно, надуть. А я, охмуряя тебя, ничего не обещаю,
никакой в мильон прибыли. И ничего от тебя не прошу.
Я предлагаю обмен. Да и
не я, а вот Он, – священник простер руку в направлении иконы Спаса Вседержителя
и Антоша невольно тоже перевел глаза на взыскующие очи Царя царей, – через меня.
Вот уже тридцать лет, с тех пор, как служу, Он мне приказывает, ибо я раб Его
добровольный, чтобы я от Его имени предлагал обмен. Вот я предлагаю тебе. Баш
на баш. Помажем без понтов! Ты Ему – свои грехи, всю грязь твоей совести – Он
тебе – Царство Небесное... Что вздрагиваешь? Может, совесть у тебя чистая?.. Да
вот, смотри, вот тут некоторые из охмуренных, вон, видишь, седой, старый... да,
который с палочкой. На лоха, по-моему, не похож, чувствуешь, сколько силы в
нем?
– Чувствую, – прошептал
Антоша.
Старик, действительно,
впечатляюще выглядел – взглядом птицу сшибет, рукой подкову разорвет. Старик
стоял перед каким-то металлическим столом со вделанными в него маленькими
подсвешниками. Все они были пусты, из одного только торчала горящая свеча,
освещавшая лицо старика. Старик что-то шептал. Взгляд его был совершенно
отрешен. И в то же время страшно сосредоточен. Нет, ни мыслью, ни созерцанием,
ни воспоминанием был занят старик, но чем-то таким... таким грандиозно важным
для себя, что Антоша, когда вгляделся в него все забыл, только глядел во все
глаза. Никогда еще в моей жизни, ни у кого с кем он соприкасался, не видел он
такого лица. Старик был занят, он не просто, стоял, он был занят каким-то
деланьем, которое не мог ни понять, ни языком выразить Антоша.
– Что это? – спросил
Антоша. Он так и сказал "это", а не "что он делает".
– Это – молитва, –
ответил священник, – он молится. В 43-ем году, когда наши войска форсировали
Днепр у Киева... ты видел Днепр у Киева?.. Другого берега не видно. На самой
середине бревно его перевернуло и он оказался в воде. В шинели и в сапогах.
Ноябрь месяц. И он доплыл.
– Но это невозможно.
– Конечно, невозможно.
Но он тогда взмолился в воде. Впервые в жизни. Только и успел сказать:
"Господи, помоги!" и ко дну пошел, захлебнулся, намок, да и холодюга
жуткая. Сам рассказывал, что будто кто за шкирку его – р-раз и на поверхность
выкинул. Стал барахтаться, а за шиворот так будто и держат его. Так и
добарахтался. Он ведь тоже Антон. Тут, считай, треть прихожан Антоны, придел у
нас Антония Римлянина. Думаю, что сам он и дотащил нашего Антона до берега, как
когда-то его самого Господь на камне от злодеев сюда, на берег спасения, на
Русь святую...
– А чего?.. О чем он
молится?
– А это он у кануна
стоит, где мы мертвых поминаем. Жена у него недавно померла. Вот за упокой души
ее и молится.
– А чего за
покойников-то молиться?
– А вот, когда помрешь,
тогда узнаешь! Что б тот, кто умер, оказался бы в том самом Царстве Небесном,
которое я тебе только что в обмен на грехи твои предлагал. И самое страшное для
человека – если он не оставил по кончине своей ни одного молитвенника живого о
себе, ведь за себя молиться умерший уже не может.
