Опять зашумело внутри
Антоши, опять вспомнился умерший приятель.
– А все потому, что мир
во зле лежит– так с печалью сказал Он в Евангелии. И в жизни всех, кто вне
Христа, как бы внешне благополучно они не жили, обязательно– морду вынул– хвост
увяз. И конец у них у всех страшен. А что после конца, то просто ужас. И вот
он, Антоний Римлянин, приставлен к тебе при крещении, чтоб отколоть тебя от
скалы из слипшихся в копошении ненормальных подлецов, и чтобы ты поплыл,
наконец, в страну спасения. Глянь-ка снова в глаза ему, он ведь неотрывно в
тебя смотрит.
– Вообще-то как живой
смотрит, – пробормотал Антоша.
– А он и есть живой.
Живее нас, коли в Царстве Небесном он. Оттуда ведь и смотрит. И то, если я
гляжу на нарисованную доску и прошу у нее чего-то, говорю: помоги, то я или
кретин полный, или... – о. Антоний снова взял Антошу за волосы, приблизил его
лицо к своему и отчеканил проникновенно... – или это не доска! Или я с живым
говорю! Да и то, если нет Царства Небесного, если не чувствуешь ты его в себе,
– о. Антоний весьма больно ткнул Антошу в сердце, – то Он – Вседержитель– есть
крупнейший за все времена обманщик, а книга Его – вреднейшая из всех книг,
прости, Господи! – о. Антоний повернулся к лику Спаса и истово перекрестился. –
Ибо если нет воздаяния, то и толковать не о чем, живи, как хочешь – бей,
отнимай, обманывай. Но оно есть. Царство Небесное и книга Его – самая великая
из всех книг, ее придумать нельзя. "Войну и мир" и любую другую, хоть
какую разумную книгу придумать можно, а Евангелие – нельзя, оно могло быть
только Богом дано, ибо там – благодать. Оно открывает нам в нас Царство
Небесное, оно говорит, что в нас не только селезенка с желчью, но и – жизнь
вечная.
"А ведь не охмуряла
он, ох, не охмуряла!" – тюкнуло у Антоши где-то около затылка, он уже и не
различал взгляда Антония Римлянина от взгляда о. Антония. Они слились, они были
одно и то же и ему теперь казалось, что у Антония Римлянина был точно такой же
голос, как и у о. Антония. И почувствовалось тут Антоше, что ведь он, о.
Антоний, да просто забоится охмурять, даже если захочет, потому что (ну, а
вдруг!!!) ОНИ все-таки действительно здесь! И они, такие вот, какие нарисованы,
действительно последнее свое отдадут и не надо им ничего по дешевке. И если в
самом деле веришь, что вот у этого Вседержителя сила, способная оторвать от
скалы камень с человеком и перегнать его сюда – не станешь охмурять. Да и
попробуй охмури вон этого старика, воина днепровского – все зубы враз
потеряешь. И старухе его вонючей, воплощенной, здесь места нет. И здесь,
действительно, островок без вранья. Эти нарисованные врать не позволят.
– Ну, так что же тебя
все-таки привело сюда бегом? – услышал тут Антоша.
– За мной старуха ходит,
– не узнал Антоша своего голоса, – грязная, вонючая, не убежишь от нее, не
убьешь, говорит, что она – моя совесть... – и дальше Антоша рассказал все, что
с ним было.
– Вот ведь... вот это
оборот, вот это явление, – теперь и у о. Антония голоса не узнал Антоша. –
Представляю, каково тебе было. А ведь какая милость это, представляешь? Ты у
нас выходишь меченый Богом. Даже завидно.
– Вы это серьезно?
– А разве я похож на
шутника?
– Вот уж... век бы не
видать такой отметки. А милость-то Его это чем же я заслужил?
– Да судя по старухе,
как ты ее обрисовал, ничем. Да видно милость Он не по заслугам раздает.
– А как же?
– Да по милости, –
улыбнувшись, сказал о. Антоний. – А совесть, она брат, у всех почти такая, как
у тебя.
– И у вас?!
– Да у меня, наверное,
хуже.
– Не может быть.
– Очень даже может, –
вздохнул о. Антоний. – Мы ведь больше гадим в жизни, а потом, в лучшем случае,
нам бывает стыдно, а стыд – это ведь вовсе не раскаяние, он ведь даже может помешать
раскаянию, стыдно нам каяться, во как! – о. Антоний опустил голову и вздохнул
еще более горько. – Ну, а теперь, – вновь совсем близко привлек он к себе
Антошу, – слушай внимательно, отрок. Судя по тому, чему ты сподобился,
кончилось твое детство. Столь велико чудо, тебе посланное, столь же велико
должно быть и осознание твое, что ответ надо держать. Слукавишь, увильнешь –
лучше б тебе не рождаться вовсе, старуха вонючая сладким сахаром покажется...
