— Я умру без Рыжика!
Накануне того дня, когда мы должны были получить расчет за неделю, мать долго «тратила» эти деньги. Она была очень оживлена и все время смеялась. Отец молчал, казалось, он не слушает ее. Его задумчивый взгляд блуждал где-то за безбрежной равниной.
— Я уже все распределила, — с воодушевлением говорила мать. — Даше купим платье, Лазарю — галоши, а Дра́гану, Милене и Вите — по карандашу и по тетрадке в линеечку. Что ты на это скажешь, Милутин?
Отец по-прежнему молчал, только губы его тронула какая-то загадочная улыбка.
В субботу, лишь только колокол на сельской церквушке возвестил конец вечерней мессы, мы с отцом поспешили к дому газды Лайоша. Меня очень удивило, что мы поехали на телеге, но я не стал ни о чем спрашивать.
Правый слуга выплатил нам за шесть дней одиннадцать динаров вместо причитавшихся двенадцати. Отец насупился.
— Один динар — пожертвование на церковь! — объяснил левый слуга.
— Священник тоже не святым духом сыт, — добавил правый. — К тому ж пора заделать трещину на колокольне.
— Аминь! — сказал отец, кладя деньги в карман. — Пошли, сынок!
Кони понеслись во весь опор. Но везли они нас не к нашему домику на опушке леса, а совсем в другую сторону. Туда, откуда мы приехали, — к Тиссе.
— Папа! — воскликнул я, осененный вдруг счастливой догадкой. Конечно же, он заметил, как тоскуют по Рыжему коту Вита, Даша, Милена и Лазарь, и потому был так мрачен и угрюм. — Папа, ведь мы едем за котенком?
— Да, да, едем вызволять его из рабства! К черту платья, галоши, карандаши и тетрадки в линеечку! Сейчас нам дороже кошачий граф, добрый, умный Рыжий кот!
Рыжий кот очень обрадовался, увидев нас. Обрадовался и паромщик.
— Tizenegy?[13] — сказал он, пересчитывая деньги. — Ну и ладно. Дам вам ваш деревянный стулья и ваш Рыжий кот за одиннадцать динар. Все равно я не любит кошки!
Утром мы вернулись домой. Все с радостью кинулись к Рыжику. Милена гладила его, прижимала к себе и горячо целовала.
— Папа, мы никогда больше с ним не расстанемся? — спросила она.
— Нет, — ответил отец, — даже если нам придется идти пешком до Канижы!
Только мама не разделяла общей радости и ликования. Вся как-то сникнув, она грустно сидела у окна, глядя на поля, луга и молодой невысокий лес, тихо шумевший под легким дыханием ветерка. Много дней подряд мечтала она о том, чтоб у Даши было новое платье, а у Лазаря галоши, и потому долго не могла простить отцу, что он отдал тяжким трудом заработанные деньги за стулья, без которых мы прекрасно обходились, и за Рыжего кота, от которого и вовсе не было никакого проку. Временами, прикрыв лицо передником, она плакала горько и неутешно. Но, увидев, как все вокруг радуются возвращению Рыжего кота, она забыла про свое горе и от души веселилась вместе с нами.
— Ну… добро пожаловать, господин граф! — сказала она наконец. — Добро пожаловать!
А отец добавил, посмеиваясь:
— Эх, не жалко мне даже того динара, который я подарил церкви, раз мои дети так счастливы и веселы!
Пришла осень. Ты знаешь, как бывает осенью. Дни становятся короче, небо хмурится, с деревьев опадают листья, улетают на юг птицы. Но в деревне, сынок, есть еще и другое. Осенью поспевает кукуруза, и вся равнина золотится благоухающими початками, а среди них там и сям сверкают, точно маленькие солнца, спелые тыквы. Знаешь, какая бывает тыква, когда вырастет? Такая, что в нее могут войти телега, две лошади и кучер. Однажды, когда мы еще жили в имении графини Ленер… Впрочем, об этом в другой раз. А сейчас слушай, что случилось осенью.
В один прекрасный день газда Лайош Фенеши велел всем скотникам собраться в церковном дворе. Он долго лопотал что-то по-мадьярски, а когда кончил, правый слуга сказал нам:
— Вы оставите на время все свои дела и пойдете убирать кукурузу. Работать будете с утра до вечера: господа метеорологи изволили сообщить из Пешта, что скоро зарядят дожди. Вы знаете, что и молодой господин Ференц…
Отец в это время разговаривал с дядюшкой Миха́лем. Он был единственным человеком на ферме, к кому я привязался всей душой. Дядюшка Михаль был страстным охотником и все свободное время проводил в ближних заводах, охотясь на бекасов и фазанов. Сидит он, бывало, с ружьем на носу лодки, а я гребу себе потихоньку. А кругом такая тишь, прозрачный воздух дрожит и сверкает… Вдруг из камыша или осоки вылетает бекас, дядюшка Михаль стреляет, и я замираю от какого-то сладкого блаженства. В такие минуты во мне, должно быть, пробуждался дух далеких предков, которые вот так же скитались и охотились на широких паннонских просторах.
