На охоте мы с дядюшкой Михалем не произносили ни слова. И, только пристав к берегу и усевшись где-нибудь в прохладной тени, заводили задушевную беседу. Дядюшка Михаль рассказывал мне о своей безрадостной молодости, отданной тяжелому труду на разных фермах, о борьбе с жестокими помещиками, о большой забастовке, несколько лет тому назад всколыхнувшей всю Бачку.
— А знаешь, кто ее организовал? — как-то спросил он. — Может, отец рассказывал?
— Нет, — ответил я и тут же подумал, что вряд ли он и сам о ней слыхал: ведь мы в ту пору жили за добрую сотню километров отсюда.
— Эту забастовку батраков организовал мой сын Ти́бор Рожа! — гордо произнес дядюшка Михаль, и по лицу его разлилась счастливая улыбка. — Потом жандармы схватили его и на целых четыре года упекли в каземат в Сре́мской Ми́тровице. Сейчас он в Субо́тице, рабочий в железнодорожном депо.
Он вытащил из кармана обернутый в тряпку бумажник и показал мне фотографию сына. Тибор был так похож на отца, что я принял его за дядюшку Михаля в молодости. Потом я часто всматривался в его веселое и живое лицо и запомнил его на всю жизнь.
Не один я подружился с дядюшкой Михалем. Мой отец тоже проводил с ним много времени, а когда мать журила его за это, он, смеясь, говорил, что хочет выучить мадьярский язык и ему-де «необходима разговорная практика».
— Ну как сегодняшний урок? — подтрунивала над ним мама. — Что еще выучил?
Дядюшка Михаль был костистый и высокий, как тополь, и мой отец, хотя он тоже был не маленького роста, смотрел на него снизу вверх, как смотрят на звезды или луну. Сейчас — напомню тебе, сынок, что мы стояли на церковном дворе, — отец непрестанно говорил ему что-то, а дядюшка Михаль кивал в знак одобрения, повторяя со своей недоступной высоты: «Igen, Милутин… Igen, igen…»[14]
— Надеюсь, вы все поняли, — закончил правый слуга. — Завтра приступаем к уборке урожая.
Дядюшка Михаль с отцом обменялись взглядами, кивнули друг другу головой, и дядюшка Михаль крикнул:
— А сколько нам будут платить?
Правый слуга и бровью не повел.
— Завтра приступите к работе, — повторил он.
— Мы спрашиваем, сколько нам будут платить за уборку кукурузы? — крикнул отец.
По толпе скотников прошел одобрительный гул:
— Правильно! Даром гнуть спину не станем!
Слуги подняли газду Лайоша. Он сказал, что всех нас очень любит и понимает, что сердце его рвется на части при виде нашей нужды и бедности, но он в наших несчастиях не виноват и повысить нам плату на время уборки кукурузы не может.
— Почему? — крикнул отец.
Столь длинная речь утомила газду Лайоша, и вместо него ответил правый слуга:
— Кому мало, пусть уходит!
— Ах так?! — грянул гневный голос дядюшки Михаля. — Тогда убирайте ее сами! Вы, господин Лайош, и молодой господин Ференц, и госпожа Гортензия, и старая госпожа…
Дядюшка Михаль с отцом повернулись и медленно пошли со двора. Почти все скотники двинулись за ними. Священник Ло́вро, стоявший на ступеньках перед церковной дверью, испуганно закрестился. А оттуда, где сидел господин Лайош Фенеши, вслед уходившим неслось: «Пуф… пуф… пуф…»
Отец, дядюшка Михаль и остальные скотники были уже довольно далеко, когда оба слуги закричали хором:
— Назад! Назад! Господин Лайош зовет вас!
Отец глянул на дядюшку Михаля, протянул ему руку и весело засмеялся.
— Я знал, что этому заике придется уступить, — сказал он бодрым голосом и решительно зашагал обратно.
Увидев, что скотники возвращаются, священник Ловро еще раз перекрестился и скрылся в церкви.
Поохав и повздыхав для порядка, газда Лайош заявил, что мы плохие христиане, не умеем ценить его любовь и заботу и вообще думаем только о собственной выгоде, тогда как он печется обо всех нас. Тут глаза его оросились слезами, и он с трудом выдавил из себя:
— Однако ж будь по-вашему… Прибавлю вам по динару в день.
Но дядюшка Михаль так гневно крикнул что-то по-мадьярски, что газда Лайош вздрогнул и тотчас же накинул еще динар. Битый час проторчали мы в церковном дворе, торгуясь с хозяином.
Меня все это очень забавляло; я «болел», как «болеют» на спортивном состязании: то радуясь и ликуя, то дрожа и печалясь, когда любимая команда оказывается в трудном положении. Наконец газда Лайош согласился платить всем по пять динаров в день.
