посредстве французского посла, старалась о мире. Синьория решилась купить мир с
Турками громадными суммами, и продолжала войну так, „как будто не хотела
раздражить султана*. Ей было нужно, чтобы Владислав IY выступил открыто с
Турецкой войною, чтоб он обнаружил свои замыслы, и чтобы Турция узнала, чти)
делается в Варшаве. Сам Тьеполо служил ей бессознательным орудием для ослепления
размечтавшагося воителя: он обещал королю три миллиона скуди субсидии, в в случае
когда бы Турция перенесла войну в Польшу, но, по своим инструкциям, не подавал
никакой надежды, чтобы Венеция захотела заключить оборонительно-наступательный
договор с Польшей и обязалась не заключать с Турцией мира без согласия короля; а
король до того увлекся погонею за славой, что принимал, зажмуря глаза, все условия
синьории, не обязывая Венеции пи к чему с её стороны.
К этим двум извинительным причинам отступничества канцлера присоединился
еще и недостаток денег, необходимых для ведения войны, которая требовала издержек
громадных. Здесь неспособность короля к великим предприятиям выказалась
поразительно. Он твердил, что у него довольно средств, и уже в первые дни
приготовлений должен был запять у своей нелюбимой королевы
80.000
злотых, которые раздал полковникам и капитанам. Это само по себе
гнусно, но в герое Христианства еще гнуснее данное Марии Гонзага обещание, что за
этот заем он будет раздавать все должности не иначе, как через её руки. Суммы,
которые обещал Тьеполо от папы и от князя тосканского, оказались весьма
сомнительными. 250.000 талеров, которые венециянский посол занял под собственное
обязательство по 7% у королевы, не были достаточны для войны, которую король
постановил вести приватно, безъ
56
.
помощи Речи Посполитой. На одни работы в арсенале шло у него ежедневно по
1.000 дукатов, а как приготовления были рассчитаны на три месяца, то один арсенал
требовал ISO.000 талеров. Желая навербовать 30.000 войска, надобно было но крайней
мере „дат на руку® простым жолнерам столько, что это составляло до миллиона
флоринов, не считая покупки лошадей, мундиров, возов и платы офицерам. Сколько же
надобно было припасти денег, чтобы выступить в поле?
Неудивительно, что Оссолинский, видя, как отступил король от первоначального
плана войны, или вернее сказать-от её таинственности, неудивительно, что он
подчинился общему пегодованито, и не только сделался противником короля,
вылепившего себе магната из „простой глины®, но увлек за собой п всю свою партию.
Поляки полагают, что Оссолинский, обязанный, яко канцлер и сенатор, предостерегать
Речь Посполитую от угрожающей ей опасности, уведомил и некоторых сенаторов о
королевских замыслах. Во всяком случае король, как личность, был почтеннее своего
канцлера. Он входил в положение Оссолинского, и в последствии жаловался перед
венецианским послом так: .,Изменил мне канцлер, как Иуда Христу, не из злости и
ненависти®. Два польские ротмистра, вербовавшие жолнеров от имени короля,
бросились к Оссолпискому с обнаженными саблями, называя его врагом отечества, за
что были наказаны пнфамией. Но король, по невозможности заменить канцлера другим
советником, или же по недостатку твердости характера, продолжал доверять ему, как и
Радзеёвскому.
Получив отказ от канцлера коронного, Владислав надеялся, что не откажет ему в
печати по крайней мере канцлер литовский Но Альбрехт Радивил, приехавши в
Варшаву, писал в своем дневнике следующее:
„12 мая прибыл я в Уяздов, н слышу изо всех уст о войне. Удивляюсь,
расспрашиваю, доискиваюсь причины. Л думал, что Шведы ударили на нас, как
прибыл ко мне коронный канцлер от короля с уведомлением, что, вместо зайца,
поймали на охоте войну... Я спросил: напечатаны ли уже листы для ротмистров?— Еще
нет.—Тогда я сказал, что скорее позволю отрубить себе руку, нежели приложу к ним
литовскую печать. Коронный канцлер был того же мнения®.
Король почувствовал необходимость сделать первый легальный шаг для того, чтобы
втянуть Речь Посполитую в пойманную на охоте войну. Сеймовое постановление 1613
года гласило,—что въ
57
случае какой-нибудь внезапной опасности, король обязан предупреждать ее „но
