С делами внешней политики тесно вязались у Владислава домашния дела, которых
печальная сторона для нас виднее, чем для современников.
Французские придворные дипломати, в соединении с польскими хотели сперва
женить его на французской принцессе Марии Людвике Гонзага, княжне мантуанской,
превознося до небес её небывалую красоту и преувеличивая до миллионов её довольно
скромные доходы. Но влиятельный при французском дворе капуцин, Валериан Нагни,
при деятельном участии Оссолинского, повернул делом так, что Владислав избрал в
подруги жизни Цецилию Ренату, дочь Фердинанда II австрийского. От этого брака
родился у него сыи, которому, как думал отец, было предназначено воспользоваться
иовымы завоеваниями Полякоруссов. Не долго жила на свете королева, и едва
разнеслась весть о её смерти, как перед царственным вдовцом явились агенты
европейских дворов с портретами принцесс, предлагая на выбор любую. Король по
политическим соображениям, предпочел всем ту самую Марию Людвику Гонзага, от
которой отвлекли его усердные советники. Важную роль в этих соображениях играло
то обстоятельство, что княжна мантуанская производила свой род от Иалеологов, и что
астрологи, по сочетанию планет, предсказывали ей престол Восточной Империи.
38
.
Тот же самый Осеолинский, который в 1637 году женил его на Цецилии Ренате,
называя себя „простою глиною, из которой король мог лепить что-угодно“,—в 1646-м
помог сделаться польскою королевой Марии Людвике, все-таки прославляемой
красавицею. Незадолго перед её прибытием в Польшу, до короля дошел слух о её
тайном романе, в котором она компрометировала себя открывшеюся случайно
перепискою. Это обстоятельство, вместе с её 34 годами и увядшей красотою, так
поразило Владислава, что он не мог скрыть своего отвращения и в торжественной
встрече нареченной королевы польской. Однакож заставил себя доиграть роль
осчастливленного паладина, и мужественно выслушал речь своего Мефистофеля-
каицлера, который приветствовал королеву, как цветущую лилию Франции, чудесно
пересаженную Владиславом в свой вертоград среди морозной зимы; как венец,
украшающий собранные им отовсюду лавры; как залог возвращения могущества
ГИалеологов; как сочетание богов, оправдывающее сочетание планет; как надежду
рождения новых победителей от победительницы защитника всего христианства.
В марте прибыли в Варшаву послы волошские п мультянские, под тем предлогом,
что поздравляют короля со вторым браком, но в сущности для того, чтобы трактовать о
Турецкой войне. Вслед за ними прибыло наконец и посольство московское, для
договора о войне с Татарами.
Свадебные празднества заставили отложить па некоторое время все политические
дела. Варшава закружилась в танцах. Женидьба единственного сына Осеолинского
совпала с пиршествами королевскими, и увеличила национальную манию
гостеприимства, в котором Поляки не дали превзойти себя ниодпому народу. Но когда
опьянели до забвения всего на свете действующие лица приближающейся трагедии,—
их отрезвила неожиданная весть о смерти великого воина и патриота. Станислав
Коыецпольский скончался, едва пережив свой медовый месяц.
Безпощадная в своей иронии судьба Польши соединяла не раз великое со смешным
нераздельно: новый Александр Македонский, счастливый супруг прелестной, как
цветущая лилия, принцессы, не вставал с брачного ложа от подагры, и плакал о смерти
своего Гефестиоыа в подушках.
Плакало в Польше о смерти Коиецпольского многое множество людей и получше
короля Владислава. В наше время, когда панегирики стоявшим на политических
высотах людям вышли совсемъ
39
из моды, и когда Поляки нередко изрекают суровый приговор над знаменитыми
своими предками, польская историография следующими словами характеризует
почившего на веки строителя Королевской Республики:
„Это был великий гражданип, счастливый воитель и знаменитый хозяин. Щедрый
от благоразумия, благотворительный от сострадания, полный огня и таланта,
деятельный, мужественный и слову своему верный, в сохранении тайны точный, в
дружбе непогрешительный. Гнушался он лестью, уважал отечественные законы и
обычаи, а своим доблестям придавал еще больше блеска великою ученостью и