остроумиемъ" *).
Общественное мнение о нем выразилось в глубокой горести множества людей,
которые в смерти его, даже в составе его имени Конец-Польский суеверно видели
конец Польши **). Но из всехъ' предвещателей страшных бедствий, которые чуяло
собирательное сердце нации по заходе светила польской чести и доблести, никто не
предсказал грядущего так верно, как волошский господарь, будущий сват и жертва
кровавого Хмельницкого.
„Я считаю смерть его за величайшую для христианства утрату" (сказал он) „и могу
только оплакивать его со всем моим народом. Вы, Поляки, еще не знаете, что вы
утратили, но не пройдет двух, а найдальше трех лет, когда не только вы, но и все
христианство будет горевать о потере столь великого сенатора и полководца".
Король веровал, что один Конецпольский мог отвлечь козаков от их руинных
подвигов и направить эту дикую силу к государственной пользе. Лишь только миновал
в нем первый припадок горя о потере друга, которого только теперь оценил он по
достоинству, и военачальника, которого заменить кем-либо было немыслимо,—он
отправил гонца к Днепру, разузнать, чтб делают козаки. Тьеполо писал в Венецию, что
Владислав „оставался между страхом и надеждою, что теперь будет, и признался ему,
что боится (козацкого) бунта, который все уничтожатъ".
Королевским гонцом был Иероним Радзеевский, в последствии польский эмигрант
и предатель, рассказывавший в Париже о своей поездке в Украину Французу Линажу,
автору известных за-
*) Слова Д-ра Еубаня.
**) Имя Koniecpojski, разделенное пополам, буквально значат по-русски Конец
Польши.
40
.
пи сок о бунте Хмельницкого. Это был hono novus между польскою знатью, как и
Оссолинский; но разницу между ними составляло то, что источник, из которого
вытекла его пройдотеская душа, был мутен. Главными заслугами, поднявшими его отца
из средней шляхты на степень воеводы и сенатора, были подвиги старопольского
гостеприимства. В его имении Радзеевичах, в семи милях от столицы, стояла
знаменитая корчма на 200 лошадей, с дворовыми строениями на 1000 гостей, с
десятком или более пушек, сопровождавших своим громом панские виваты, с
неисчерпаемым винным погребом и с отличною кухнею. Там сановитый пан
Радзеевский предлагал усладительный отдых заграничным и земским послам, равно
как и членам Сенаторской Избы. Там Сигизмунд III и Владислав IV гостили по
нескольку дней с ряду, Не было во всей Польше таких веселых, обильных и свободных
пиров, как в Радзеевичах, и вот почему сын достойного родителя, Иероним, сделался
любимцем короля Владислава. Впрочем он получил изысканное воспитание, владел
несколькими иностранными языками, говорил смело и плавно, знал то, что называли
тогда историей, знал польские законы, вернее сказать—казуистику, и при этомъ—
теорию военного искусства. Но всего глубже изучил он при дворе важную в панской
жизни науку интриги, и в 1645 году был избран маршалом Посольской Избы, то-ееть
умел показать себя достойнейшим представителем палаты депутатов. В этом звании
выступал он против королевского правительства; но сам король руководился такими
сбивчивыми правилами в выборе людей, что отправил его в Украину по секретному
делу величайшей важности.
Иероним Радзеевский уехал из Варшавы под предлогом осмотра имений жены
своей. Оставшись молодым вдовцом после первого, весьма выгодного брака, съумел он
жениться на княжне Евфросинии Вишневецкой и, что еще замечательнее, отбить ее у
пана Денгофа, с которым она была обручена. её-то вено поехал он осматривать в
Украине.
Был у него там старый знакомый, войсковой асаул, Иван Барабаш, сын Димитрия,
гетманившего козаками в 1617 году. Этому Барабашу отдал он „королевские листы", в
которых король уверял, что козакам будут возвращены их „прежния права". Барабаш
уведомил о том дружественных Козаков, и в том числе кума своего, Богдана
Хмельницкого, войскового писаря, пользовавшагося большою популярностью в
козацкой среде. Четверо вой-
ОТПАДЕНИЕ МА.ТО PO СОШ ОТ ПОЛЫНИ.
41
сковых старти п отправились немедленно в Варшаву, именно: Иван Барабаш, Илья
пли Ильяпт, известный между козаками под именем Вирмеиа (Армянина), а между
