панами—под именем Вадовского *)и Нестеренко и Богдан Хмель, которого паны, для
польского благозвучия, именовали Хмельницким. Радзеевский рекомендовал
Хмельницкого особенному вниманию короля, как бы оправдывая древнюю пословицу:
„подобный подобному нравится".
С этими представителями Запорожского войска Владислав совещался ночью, в
присутствии только семи лиц, которых козаки, в своих показаниях, называли
сенаторами, принимая за польского сенатора и самого Тьеполо. Оп повелел козакам
быть готовыми к сухопутному и к морскому походу, но против какого неприятеля, не
обозначил. Козаки предлагали ему к услугам 50.000 войска, „а повелит король"
(говорили они), „то, по его мановению, станет нас и 100.000". За это король обещал им
вернуть „старые привилегии", увеличить число реестровиков до 20.000 и не дозволять
польским хоругвям „лежать на лежахъ"* дальше Белой Церкви.
Говорили в Польше после катастрофы, что король, давая козакам обещания, утаил
это от своего канцлера, а Радзеевский (по словам Линажа) рассказывает в Париже, что
роковую тайну знали только четыре сенатора. (Это напоминает нам Стефана Батория,
доверившего свой замысел о Турецкой войне только четырем панам). Как бы то ни
было, но совещания польского короля с козаками представляют вид заговора против
республиканского государства. В позднейшей обвинительной записке, известной под
заглавием: „Польза Канцлерских Советов (Compendium Bad Kanclerza)", этот заговор
взваливали на Оссолинского; писали даже, будто козакам тогда шепнули, чтоб они
свергнули свое иго (excutiant jugum). Но мудрый последователь апостолов Лойолы во
всех случаях, где чувствовалась личная ответственность, не оставлял явных следов
своей прикосновенности к делу. Он мог и руководить заговором, и в то же время
держаться в стороне от заговорщиков. Сигизмунд III и его советники, иезуиты,
поступали не в одном случае по правилу; в случае успеха своевольников,
воспользоваться успехом; в случае неуспеха, являться перед светом с омовенными
руками. Этому правилу в настоящем случае мог следовать и Оссолпнский.
*) Шляхетская фамилия Вадовеких существует в Варшаве и ныне.
6
т. II.
42
ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССП ОТ ПОЛЬПП.
Одновременно с таинственным пребыванием Хмельницкого в Варшаве велись
переговоры и с послами того государства, которое, по праву возмездия за свое
разорение, воспользовалось результатами готовящейся в Польше усобицы. Московских
послов было четверо, и во главе их стоял царский дядя, боярин Василии Иванович
Стрешнев. Он отличался прекрасною наружностью и такими же „обычаями*.
Литовский канцлер говорит в своем дневнике, что „не видал еще у Москалей большего
рационалиста и политика*. Посольство это приехало для подтверждения Поляновского
договора с молодым царем Алексеем Михайловичем, и, как доносил королю
Стемпковский из Москвы, имело наказ трактовать секретно о союзе против Татар.
Московские сановники не захотели принять участие в свадебных пиршествах,
чтобы не сидеть на последних местах в ущерб чести своего государя, поэтому заболели
все четверо, и явились только на аудиенцию 24 (14) мая.
Король назначил пять сенаторов, под управлением обоих канцлеров, для rozgoworu
с ними. Но представители Москвы не упоминали о союзе и не домогались аудиенции
секретной, очевидно выжидая почина от сенаторов, или от короля.
Не дождавшись этого от польских дипломатов, Стрешнев заговорил о
необходимости согласия между християнскими государями, и объявил царскую волю
заключить с королем договор против Татар, которые набегают ежегодно на оба
соседния государства и тысячами уводят христиан в неволю. Речь свою закончил он
такими словами:
„Ведомо учинилось нашему великому государю, что турецкий султан, Ибрагим,
побежден от Венетов, и что турецкия войска обсадили критскую Кайею, а теперь осада
их погибает от голода: затем что султан помочи послать не может. Тот же султан, желая
построить сто новых галер, не имеет способных людей, и для того послал к крымскому
хану, чтобы шел тотчас на Московское Царство да на Польское королевство и набрал,
бы невольников пй новые галеры. И теперь самое время, чтоб оба великие государи
