— Подожди немного, паренек. Начальник хотел побеседовать с тобой, но я не знаю, когда он придет. Так-то. И перестань грызть ногти. Это очень скверная привычка. Не волнуйся.
Нас двое. Он и я. В длинной и узкой, расположенной над камерой пыток комнате для отдыха сотрудников службы безопасности. Поставленные как попало и беспорядочно застеленные кровати свидетельствуют, что военная дисциплина здесь не соблюдается. На рабочем столе, разделяющем нас, находится пачка сигарет, пепельница, коробок спичек и пузырек с какими-то таблетками. Ни печатной машинки, ни листка бумаги.
— Слышал я, что ты занимаешься недостойными делишками. Якобы не хочешь вести себя, как положено.
Угрозы нет ни в голосе, ни в выражении лица. И, несмотря на место, где я нахожусь, на обстоятельства, как здесь очутился, я чувствую себя почти нормально. Есть что-то заботливое, почти родственное в его разговоре со мной.
— Послушайте, сержант. Те, кто привел меня сюда, сказали, что я не арестован. Они сказали, мне нужно пойти с ними, поскольку капитан хочет поговорить со мной… И, если это так… Если я здесь добровольно… Честно говоря, сержант, я бы лучше ушел…
Его смех прерывает меня.
— Вот так всегда. Зачем, спрашивается, дурить мозги? Ясно же, у нас не хватает времени долго держать раскаленную сковороду. Парням еще не хватает опыта. Но я, если беру эту сковороду за ручку, всегда им говорю: «Нечего притворяться». Чем скорее бросить на нее кусок мяса, тем быстрее он поджарится.
Сержант видит на моем лице выражение удивления, которое возникло от контраста между его благодушной внешностью и зловещими словами. Поэтому поясняет снисходительно, почти с наставлением:
— Знаю, о чем ты думаешь, паренек. И частично ты прав. Я один из тех, кого вы называете полицейскими ищейками. Да, я один из них. Несмотря на мои годы и хороший характер. Но, боюсь, ты не поймешь. Еще не созрел, чтобы понять: такие, как я, необходимы. И хотя многие нас презирают, мы делаем нужное дело. Очищаем общество для его же блага. На нас смотрят, как на кондоров. Но эти птицы — санитары. Они освобождают землю от падали.
Ему ничего не стоит сравнить себя с кондором. Думаю, сержант мог бы с таким же успехом упомянуть о помойке. Он продолжает мягким голосом:
— Я достаточно начитался книг. А прежде всего, я много пожил. У меня есть, как это говорят у вас, культура варвара. Но готов держать пари: знаю о жизни больше того, чему тебя учат в институте.
Пользуюсь моментом, чтобы польстить ему.
— Конечно, конечно, сержант. Сразу видно: вы умный, образованный человек.
Он прерывает, выставив вперед палец:
— Признайся, однако, что ты удивлен — тебя не притащили сюда за шиворот. Ведь мы знаем, кто ты есть, с кем якшаешься. Знаем, ты, говорят, по ту сторону лужи.
Ищу осторожный ответ, но он не дает мне подумать.
— Я настолько люблю свою профессию, что не чувствую ненависти к таким, как ты. Ведь подобные типы предоставляют мне возможность применить мои профессиональные навыки. Как-то я читал, хороший охотник тот, кто занимается этим делом по призванию, преследует и убивает дичь, а потом ласкает ее. Благодаря за прекрасные мгновения, которые она доставила ему.
Я непроизвольно содрогаюсь. Вместе с тем у меня неприятное впечатление, словно испытываю уродливую симпатию к этому старому охотнику за людьми.
— Я уже много лет ношу эту форму. Скажу тебе, я был подручным у самого Арсения Ортиса. Ты еще тогда не родился. Но, конечно, слышал, сколько людей Ортис распял на крестах в Лоно Колорадо. Мне нравилось работать рядом с ним. Ортис забрал меня в Санто Доминго, рекомендовал самому Трухильо. Когда Батиста захватил власть на Кубе, я отправился к нему. Служил достойно, пока не пришли к власти «подлинные защитники народа». Пришлось бежать в Центральную Америку, где никто меня на знал. Чтобы как-то прожить, связался там с мелкими политиканами. Но, как только в Колумбии произошел переворот, я вновь примкнул к своим друзьям и занялся опять любимым делом. Вот так.
Его лицо тускнеет по мере того, как он погружается в воспоминания. Он достает две сигареты из пачки, одну предлагает мне. Я беру ее. Он чиркает спичкой, прикуривает и подвигает мне коробок. Какое-то время мы курим молча. И вдруг совершенно серьезно он спрашивает:
