В середине сентября полный противоречивых чувств Иса вернулся в Каир. Он изменился: стал добрее, мягче. Стал чаще навещать прежних друзей. У них были молодые образованные жены — это немного расстраивало его. Утешало одно: по своему происхождению и состоянию ни одна из них не могла сравниться с Кадрией.
— Доволен семейной жизнью? — спросил его однажды Самир.
Дипломатично помолчав, Иса ответил:
— Конечно, и очень… Но, видишь ли, мне кажется, что семейная жизнь не может полностью удовлетворить человека, если у него нет работы… нет детей…
Между тем: события следовали одно за другим. Израильские войска вторглись на Синайский полуостров[13]. В то утро каждое новое сообщение, казалось, било, стегало его по лицу. Приникнув к радиоприемнику, он с жадностью ловил каждое слово последних известий. Сейчас, когда решалась судьба страны, он пытался по-новому взглянуть на события и на самого себя. Прежнего Исы — патриота старого Египта — уже не было. Он старался успокоиться и трезво оценить обстановку, усилием воли заставить себя отрешиться от противоречивых мыслей.
Он посмотрел на Кадрию: она была целиком поглощена повседневными заботами и спокойно, даже равнодушно отнеслась ко всему, что так волновало его.
— Опять война, воздушные налеты? — спросила она с насмешкой.
Иса обычно не принимал всерьез ее слова и поступки и относился к ней, как к игрушке, которая помогает ему уйти от самого себя. Он и на этот раз решил, что она хочет развеселить его.
— Кухня целиком поглотила тебя. Как ты думаешь, во что превратился бы мир, если бы все люди были такими, как ты?
— Тогда, — спокойно ответила она, — не было бы войн!
Иса от души рассмеялся. Казалось, все заботы, тревоги и печали отошли на второй план.
— А тебя интересуют, так сказать, общие дела — то, что волнует всех людей, затрагивает честь твоей родины?
— Скажешь тоже. С меня хватает смотреть за тобой и твоим домом!
— Ты любишь Египет?
— А как же!
— Разве ты не хочешь, чтобы победила наша армия?!
— Еще бы, пусть опять будет мир и спокойствие!
— Так объясни же мне, почему тебя все это не трогает?
— У меня и без того немало забот…
— Интересно, что бы ты сказала, если бы Израиль вдруг наложил лапу на собственность твоей матушки?
— Что ты говоришь! Разве мы не победим?!
Иса отнесся к разговору, как к шутке, и несколько успокоился. Несмотря на пасмурный день, они решили навестить Инаят-ханум. Пообедав у нее, они отправились домой. Долго стояли на площади, тщетно пытались поймать такси. Неожиданно раздался сигнал воздушной тревоги. Сжав руку Исы, Кадрия с дрожью в голосе предложила:
— Давай вернемся…
Когда они снова поднимались по лестнице дома Инаят-ханум, захлопали зенитки. Прижавшись к мужу, Кадрия дрожала всем телом. У него тоже учащенно билось сердце. Все собрались в комнате; жалюзи на окнах были спущены.
— Так и прошла вся жизнь, — словно оправдываясь, заговорила Инаят-ханум, — война за войной, сигналы тревоги, залпы орудий, разрывы бомб. Не лучше ли поискать себе убежища где-нибудь на другой планете?!
В комнате был мрак. Сидели неподвижно. У всех пересохло в горле. Где-то вдалеке прогремело четыре орудийных залпа.
— Это поколение, — продолжала Инаят-ханум, — попадет в рай без всяких на то заслуг…
Весь следующий день Иса провел в напряженном волнении. Трудно было разобраться в нескончаемом потоке новостей и слухов — то радостных, то тревожных. Вечером он поспешил в излюбленную кофейню. Хотелось скорее встретиться с друзьями, поделиться с ними своими надеждами и страхами. Сейчас, казалось ему, никакая сила не может разорвать их союз.
Ибрагим не мог скрыть своего возбуждения.
— Вы считаете, что Израиль один решился на этот шаг? — воскликнул он.
Все удивленно переглянулись. Ибрагим продолжал:
— За спиной Израиля стоят Франция, Англия и Америка!
— Мне представляется, — перебил его Самир, — что наша армия уничтожит Израиль еще до того, как вмешаются его союзники.
Послышался иронический смешок.
Незаметно подкралась темнота. Ибрагим, понизив голос, почти шепотом сказал:
— Теперь все ясно. Кажется, пришел конец новым порядкам.
В сердцах затеплилась надежда: может быть, приближается час расплаты за унижения и пролитые слезы. Оторвавшись от наргиле, Аббас проворчал:
