Дмитрий слегка поклонился великой княгине, зло зыркнул в сторону девиц, и они, заметив недобрый взгляд Шемяки, попытались упорхнуть в смежные покои.
— Куда! — прикрикнула на девок великая княгиня. И Дмитрий понял, что тётка по-прежнему сильна и не утратила с годами властной натуры. — Или вы забыли, что я великая княгиня? Дмитрий всего лишь гость угличский! — Застыли девки, ожидая распоряжения госпожи. Хоть и добра к ним государыня, но спина каждой из них помнит её тяжёлую княжескую руку. — А теперь прочь подите! Мне с племянником потолковать нужно. — Девки разбежались, а Софья Витовтовна продолжала: — Сын мой в матушкины покои стыдился заглядывать, а тут угличские князья стали шастать на женской половине, как у себя в сенях!
Шемяка усмехнулся:
— Только ведь, тётка Софья, не гость я угличский, а князем московским сюда вернулся.
— Один был князь московский на Руси, мой сын Василий. А теперь, стало быть, ещё один сыскался? Только ведь двоим на троне не усидеть.
— Верно, Софья Витовтовна, не усидеть, — охотно согласился Дмитрий Шемяка. — Вот поэтому я буду сидеть один.
— Значит, московским князем хочешь быть... Может, прикажешь мне встать перед тобой, в ноги поклониться и руку поцеловать, как своему государю? Не помнишь, как я тебя за уши драла, когда ты к дворовым девкам под платья ручищами лазил? — сурово спрашивала тётка.
Дмитрий нахмурился, задел его тёткин упрёк.
— Что было, то прошло, Софья Витовтовна, а только теперь я князь московский! А сейчас, тётка, с глаз моих долой! Эй, стража, где вы там запропастились?! Долго ли ещё вас князь московский дожидаться будет? Уведите великую княгиню!
На голос князя вошли рослые молодцы и, явно стыдясь своих громадных тел перед хрупкой великой княгиней, заговорили, словно извиняясь:
— Пойдём из палат, Софья Витовтовна. Место для тебя уже заготовлено.
— В монастырь её затолкать! — наказал Дмитрий. — Стеречь покрепче, чтобы смуту сеять не могла. Да позвать ко мне князя можайского!
Явился Иван Можайский. Он уже признал в Дмитрии Шемяке старшего брата и склонил непокрытую голову ниже обычного.
— Бунтуют бояре, — заговорил Иван. — На Ваську-ирода ссылаются, говорят, с дружиной он, дескать, явится.
— Явится, говорят? — нахмурился Шемяка. — Собрать всех бояр скопом да выпороть на московском дворе прилюдно. Чтоб дерзить неповадно было. Казну их забрать и на мой двор свезти. А ты, Иван, с верными людьми езжай в Троицу и перехвати Ваську с чадами... Не ровён час, и вправду с дружиной явится.
Троицкая лавра стояла в снегу.
Пушистые хлопья белым покрывалом укутали землю, запеленали в сверкающую накидку одиноко стоящие скирды, жалкие развалюхи-избы, крытые соломой, которые боком жались к монастырской стене. На башне, у ворот монастыря, сидел крупный ворон, он то и дело поднимал крылья и громко каркал, водил головой, стряхивая с себя снег. Потом снова надолго замолкал, погружаясь в свои невесёлые думы. Ворон жил уже триста лет, и ему было что вспомнить за долгую жизнь. Он помнил это место пустынным, тут когда-то рос густой дубравник, позже он был выкорчеван горсткой монахов-отшельников, облюбовавших этот край. А сейчас здесь стоял сильный монастырь, который своим могуществом подчинял себе всё больше земель в округе.
Снег шёл густо, доставляя птице беспокойство, подняться бы с места да лететь прочь, но мудрая старость подсказывала, что надо беречь силы, и ворон терпеливо пережидал снег.
С конька башенки видно версты за три: сначала поле было пустынным, за ним поднимался высокий лес, напоминая рать стройных витязей. Вдруг ворон сердито повёл головой, склонил её набок и скрипуче, как бражник в трапезной, прокричал. Так оно и есть — люди! У самого края поля появились сани, которые уверенно въехали на заснеженную равнину и заскользили в сторону монастыря. Подле саней шёл мужик в мохнатой шапке и огромных рукавицах. Он неторопливо подгонял коня, проваливаясь на каждом шагу в глубокий снег, тяжело вытаскивал ноги и снова увязал. За первыми санями показались ещё одни, потом ещё и ещё. И уже скоро поле пересекала длинная кривая вереница саней.
