Рында уже подавал Дмитрию шапку и согнулся на сей раз ниже обычного, понимая, что клонится перед московским князем.
Хоть и прозван февраль вьюговеем, но в этот год он оказался как никогда безмятежным — в дикой сатанинской пляске не дует ветер, и метель не бросает в лицо колючие хлопья снега. Тихим был месяц в эту зиму и напоминал робкую невестку в доме сурового свёкра. Год выдался малоснежным, только едва присыпал смерзшие комья земли и на том успокоился. Но в этот день неожиданно пошёл снег, он валил так густо, что казался белой стеной. Видимо, чувствовал за собой вьюговей грех, вот от того и укрыл снегом поля, лес и крыши домов.
У Москвы-реки Шемяка увидел полынью, от которой по кривой и утоптанной тропинке, что гуси за вожаком, шли бабы с коромыслами и вёдрами, доверху наполненными студёной водой, которая выплёскивалась прямо на заснеженную тропу. «Примета хорошая», — улыбнулся князь.
И тут Шемяка остановился. А по себе ли шапку меришь? Быть может, она тяжела, пригнёт, не распрямит спину, а сделает её сутулой. Не лучше ли быть первым среди удельных князей, чем московским государем по мятежному хотению.
— Вперёд! — позвал за собой Шемяка, отметая в сторону последние сомнения.
«Чем ты хуже Васьки, — думал Дмитрий. — Разве в твоих жилах иная кровь, чем у остальных Рюриковичей?» И конь, понимая своего седока, галопом мчался к кремлёвским воротам.
— Мать твою, врата закрывают! — услышал князь голос боярина Ушатого. — Пускать не хотят!
Вскинул конь крупную голову, явно обиженный за седока, и застыл, закусив удила.
— Открывай! — что есть силы орал Ушатый. — Дмитрий Юрьевич к тётке своей пожаловал, к великой княгине Софье!
— Вот она и велела его взашей гнать! — ответил вратник, высунув голову. — Пусть в Углич свой едет, там ему место! И великий князь Василий Васильевич наказывал никого не впускать!
— Ты что, за басурман нас принимаешь? — грозно спросил Дмитрий Юрьевич. — Или не видишь, кто перед тобой?!
Вратник ерепенился:
— Чем же вы лучше басурман? На великого князя напраслину наводите.
Смолчать бы вратнику — князь перед ним! Да разве утерпится, если вся Москва на тебя смотрит.
Вырвал Дмитрий самострел у рынды и пустил стрелу в дерзкого. Острое жало пробило толстые пластины, попало в самое сердце.
— Открывайте врата! — кричал князь.
— Почему князя у ворот томите? — услышал Шемяка грозный голос тысяцкого. — Виданное ли дело, брата Василия Васильевича в дом не пущать! Открывай ворота, да пошире!
Великое княжение не выпрашивают с протянутой рукой, это не милостыня, его забирают по праву сильнейшего. Если Василий вернул себе великое княжение силой, то почему так же силой не отнять его!
Ворота отворились, и скрип их — словно вздох ус талой души, хотели бы они знать, кого впустили, гостя или хозяина московского.
Шемяку вышли встречать шумной толпой. Нет прежней гордыни в московских боярах, ломают перед угличским князем шапки, кланяются низко, показывая плешивые головы.
— Ждём тебя, князь. Жнём тебя, хозяин, — ласково говорили бояре. — Все глаза просмотрели.
— Почему тогда врата не открыли? — укорил Дмитрий. — Грех на себя взял, вратника убил.
Дмитрий подумал, что вечером придётся замаливать этот грех, невинную душу погубил. Авось смилуется Христос, отпустит и на этот раз ему нечаянное прегрешение.
— Замешкались, батюшка, — охотно винились бояре, — ты уж не серчай на нас, прости.
Много раз Шемяка проезжал по Арбату до Китай-города удельным вотчинником и вот сейчас ехал великим князем московским.
— Куда мы теперь, государь? — поинтересовался Иван Ушатый.
— Куда? — на мгновение задумался князь. — Во дворец к тётке едем. — Князь повернул коня к великокняжескому двору.
Впереди Дмитрия шли расторопные рынды. Они живо растолкали стражу, поотнимали у неё бердыши, и, когда путь во дворец был свободен, Дмитрий Шемяка гордо поднялся по парадной лестнице.
Дмитрий Юрьевич застал тётку в своих покоях. Не любила сиживать княгиня в одиночестве — вот и сейчас вокруг неё кружился целый ворох девок: меж собой играют, а госпоже смотреть в радость.
