— Да, считай, вообще не общались. Я удивлён, что ты попросил зайти меня, а не Жрицу. Или Александра Евгениевича.
— Жрица — прекрасный человек, но она женщина. А Алехандро спасал мой рассудок дважды. Я не могу больше вешать на него свои проблемы.
— И остаюсь я, — вздохнул Воин. — Пьяница и разгильдяй, которого неизвестно как повысили до начальника отдела.
— Я знаю о тебе больше, чем ты думаешь, — нахмурился Палач. — К чему эта показуха?
Воин коротко рассмеялся.
— Считай, что я тебя проверял. Заодно и себе польстил. Я в твоём распоряжении, Палач. Ты сказал, Сандер дважды спасал тебя. Расскажешь?
— Почему бы и нет? Должен же кто-то знать о том, что я собою представляю.
— Ну, в целом твою историю я знаю. Правда, большей частью — по слухам. Кое-что раскопал в архивах.
— Поделись. Мне интересно, что про меня рассказывают в этом веке.
— Тебе точно больше трёх тысяч лет, и ты бывший эмиссар смерти. Лучший боец Агентства, невзирая на то, что Воином зовут меня, — сам впитывал твою науку. Твоё предыдущее имя мне тоже известно. Ты лично ликвидировал трёх эмиссаров. Одного в какой-то седой древности, второго в самом начале научно-технической революции и третьего, кажется, во время Второй Мировой. Ещё при тебе лучше вообще не упоминать об эмиссариате: можешь убить. У тебя никогда не было ни любовников, ни любовниц, в связи с чем делаются совершенно дикие предположения. Кроме того, ты не берёшь учеников. Только курируешь. Кажется, всё. Ах, да, говорят, что ты можешь перемещаться по зыбким слоям едва ли не через врата ада. Вот, теперь всё.
— Надо же, — Палач усмехнулся, — практически всё — правда.
— Практически?
— Первый раз Алехандро вытащил меня, когда я смог вырваться из-под власти своей госпожи, — начальник отдела бархатного вмешательства говорил медленно, с явным усилием выталкивая слова. — Говорят, если жить долго, рано или поздно всё забывается, приходит равнодушие, пресыщение миром. Бред. Я могу сказать это совершенно точно, ведь я когда-то был простым человеком. Мне четыре тысячи шестьсот восемьдесят три года, эмиссаром я стал в двадцать четыре, перестал им быть в семьдесят восемь. А боль не утихает до сих пор. Госпожа славно расквиталась со мной за предательство. Она не оставила мне ничего. Даже имени. Только умение убивать и чувствовать боль. Алехандро подобрал меня, как побитую собаку на обочине тракта. Рассказал, что мой уход из системы эмиссариата был рассчитан Союзом.
— Союзом?
— Потом его называли Орденом, Комиссариатом. Теперь — Агентством.
— Сильно. И ты, я полагаю, после таких новостей…
— Нет. Что с того, что моё желание вырваться из того круговорота смертей было кем-то подсказано? Это было моё решение. Но тогда мне было вообще на всё наплевать. Смысла к существованию не стало, а я даже умереть не мог. Мне было навсегда отказано в этом праве. И тогда Алехандро взял меня с собой в резиденцию Союза. И начал лечить.
— Целитель из него тот ещё.
— Не тело, разумеется, а душу. Он абсолютно верно понял, что мне необходим новый смысл. Пусть даже самый простой. Но за который я смогу зацепиться краешком сознания. И чуть подтянуться.
— И что это было?
Палач грустно улыбнулся:
— Служение. Я был эмиссаром, и он смог дёрнуть за единственную ниточку, которая не порвалась окончательно. Но, в отличие от того, что было раньше, это служение постепенно переставало быть слепым. Он подробно разбирал со мной каждое задание, объяснял, почему тот или иной человек должен умереть. Старался, чтобы я начинал видеть что-то помимо убийства. Так продолжалось долго. И я потихоньку «подтягивался» всё выше.
— И он подкинул тебе следующую цель?
— Ты плохо знаешь Светлова. Он предоставил мне самому искать её. И я справился.
— Передача знания.
Палач взглянул на собеседника с нескрываемым изумлением.
— Как ты понял?
— Я не такой дурак, как принято считать. — Воин налил себе ещё и подошёл к окну. На тринадцатой линии было пустынно. Тускло горели бледно-оранжевые фонари. — Но, благодаря этому мнению, мне иногда очень легко действовать. Никто не воспринимает всерьёз. Короче, я отчасти понимаю, что ты тогда испытывал.
