По ночам в старых домах всегда полно звуков. Скребутся мыши, шелестит ветер, поскрипывают половицы. Кажется, что даже лунный свет с тихим шорохом перелистывает своими ледяными пальцами страницы оставленной на столе книги.
Молодой мужчина, лежавший на спине с открытыми глазами, знал — стоит сосредоточиться на этом шуме, и он не сможет уснуть до утра. Надо было занять мозг чем-то умиротворяющим. Например, мечтами о светлом будущем. Или тёплыми, приятными воспоминаниями. Лёгкая улыбка тронула потрескавшиеся губы: доброй памяти об ушедших днях было не так много. С другой стороны…
Он дождался, пока дыхание женщины, которую он считал сестрой, выровняется, — она всегда долго засыпала. Тихо встал, накинул халат и прошёл на кухню. Воровато оглянулся, прислушался и удовлетворённо кивнул. Затем, приподнявшись на цыпочки, он осторожно снял с верхней полки над плитой потемневший от времени деревянный сундучок. Ногой, не глядя, подвинул табурет к столу и сел. Достал из кармана пачку сигарет, с сомнением посмотрел на неё, отложил подальше. Вздохнул, почесал в затылке, а затем откинул крышку. Помедлил, разглядывая содержимое. Губы молодого человека снова растянулись в улыбке, на сей раз грустной. Несколько минут он сидел так, усмехаясь в ответ на невесёлые мысли, потом медленно достал из сундучка дешёвую деревянную трубку с основательно погрызенным мундштуком и кисет. Табак высох, но его это не смутило. Аккуратными скупыми движениями мужчина набил трубку, умудрившись не просыпать ни крошки. Снова порылся в карманах, поискал взглядом зажигалку, тряхнул головой, встал и взял с плиты спички. Закурил, поморщился, зажёг плиту и поставил на огонь чайник. Бросил взгляд на часы: было начало первого.
— Ничего, ночь долгая, — пробормотал он, стискивая мундштук зубами. Сел обратно. Сизый табачный дым густыми клубами расползался по помещению. Ещё несколько минут мужчина поразмышлял, наконец, решился и принялся дальше извлекать вещи, хранившие старую память.
Первым на свет появился короткий, ладони в две длиной, кинжал в самодельных деревянных ножнах. Затем сложенный в несколько раз кусок кожи тонкой выделки. Следующим был совсем древний на вид компас в деревянном футляре, покрытом облупившейся синей краской. На крышке с некоторым трудом можно было разобрать практически стёршийся символ: шесть пересекающихся серебристых окружностей. Рисунок был явно новее вещицы, но, видимо, компас часто держали в руках, и современная «серебрянка» не смогла сравниться устойчивостью со старым покрытием. Самой последней стала длинная узкая чёрная шкатулка. Молодой человек открыл её и положил перед собой, отодвинув в сторону опустевший сундучок. В шкатулке на красном бархате лежало кольцо из синеватой хирургической стали. На вещице выделялась витиеватая гравировка в готическом стиле — буква «В».
Взгляд мужчины, не отрываясь, скользил по изгибам гравировки. Тикали часы. Дым от забытой трубки тонкой струйкой поднимался к потолку. С легким скрипом открылась дверь, и мужчина поднял взгляд. Та, кого он считал сестрой, стояла на пороге, потирая слипающиеся глаза.
— Ты опять?
В глазах того, кто сидел за столом, появилось странное, потерянное выражение. Несколько секунд прошло в молчании, затем он провёл рукой по своей неряшливой шевелюре и посмотрел в окно. Бледный свет дал ему подсказку.
— Полнолуние, — извиняющимся тоном сказал мужчина. — Ты же знаешь, я скверно сплю в такие ночи. Как и полагается начинающему шизофренику.
— Знаю, — она присела на второй табурет, вытащила из брошенной пачки сигарету и прикурила, — но шизофрения тут ни при чём. Ты хоть раз решишься снова его надеть?
— Зачем?
— Затем, что пора прекращать таращиться по ночам на своё прошлое. Пора дать о себе знать. Когда решаешь старые проблемы, становится легче, знаешь ли.
— Во-первых, такие проблемы просто так не решаются. А во-вторых, они и сами не стремятся её решить. Столько лет прошло, а от них ни звука, — он передёрнул плечами.
— Они просто не знают, где ты.
— Знают, — отмахнулся он, — кровь не перехитришь. И если они придут, то, скорее всего, чтобы убить меня. По крайней мере, один из них.
