Не успели они скрыться из виду, как она встает со скамьи, и поправив очки и поглубже надвинув вязаную шапочку, подкатывает тележку к подъезду.
Из тележки она вынимает две тяжелые сумки. Она — Дед Мороз, который явился в гости на несколько дней раньше срока.
Впрочем нет, никакой она не Дед Мороз.
Она ангел мщения, прокуренный и озябший.
От постоянного пребывания на воздухе у нее болит голова. Стужа проникает внутрь через виски, там, где кости особенно тонкие, и заполняет все внутри. Свежий воздух разорвал ее отравленные никотином легкие, и теперь зимний холод проникает в каждую клеточку ее тела — в пальцы, на которых трескаются ногти, в ступни, которые отекают. На лице лопаются кровеносные сосуды, на носу и на щеках образовалась красноватая сетка. Кожа загрубела и стала вся как подошва, у корней волос зуд от теплой вязаной шапочки, глаза щиплет от вечного прищуривания за темными стеклами очков.
Нет, она не Дед Мороз.
Она ангел мщения, из тележки она вынула сумки с бутылками денатурата.
Это третий адвент, когда зажигают третью свечу.
Она знает, что должно произойти. Она отчетливо видит предстоящее.
Расплавленные пластинки слипаются в один черный комок — Моцарт, Вивальди и трио Сви-Дейнз[75] сплавляются воедино.
Загораются книги, от горящих книг занимается адский огонь.
Лопаются и вылетают стекла, шипит пыль, падают и разбиваются тяжелые декоративные украшения, с картин течет краска, вспыхивают и горят, как трут, холсты, от мебели остаются угли и пепел.
Придется Бёрье по ее примеру учиться ничего не принимать близко к сердцу.
Пеплом станет все, что он нажил трудом и скаредностью, пеплом станет все, что он наворовал.
Сгорит и ее стол со столешницей сливового дерева. Придется ей принести эту жертву и постараться не принимать это к сердцу.
То-то будет радости, то-то будет счастья увидеть, как огонь распространяется из одной комнаты в другую, опустошая все вокруг, точно всемирный потоп.
На входной двери вместо деревянной таблички с именами, которую украла Вивиан, теперь висит от руки написанная бумажка. Вивиан с удовлетворением отмечает, что это выглядит так, словно здесь живет семья второго сорта, живет кто-то, кто не имеет на это права.
Замок врезали новый.
Ну что ж. Пусть себе останутся с новым замком. Замок ее не волнует.
Убедившись, что вокруг никого нет, Вивиан первым делом просовывает в щель для почты пачку старых газет. Затем медленно и аккуратно льет в эту щель денатурат. От его испарений у нее начинает кружиться голова, приходится выйти на улицу — глотнуть свежего воздуха. Ей ведь всегда чуть что становилось дурно.
Возвратившись, она снова берется за дело, поджигает пропитанный денатуратом платок и пропихивает его в щель.
И тут же она слышит, как под дверью занялся огонь. Вначале от его потрескивания веет даже домашним уютом, как от очага, на котором пекут яблоки.
Но потом ей в нос ударяет дымное зловоние. «Счастливого Рождества!» — думает она, торопясь убраться, пока кто-нибудь из соседей не поднял тревогу, заметив дым.
«В доме в этот вечер зажжены все свечи, в пламени свечей светло, ла-ла».
Спускаясь по лестнице вниз, Вивиан вдруг останавливается.
Что это ей почудилось?
В воздухе кружатся перья и песок из птичьей клетки.
Уж не канарейка ли испуганно мечется по своей клетке, не в силах вырваться наружу?
Уж не кошка ли мяукает и в панике бьется о наружную дверь, словно крепкая дверь может поддаться натиску мягкого кошачьего тельца?
В квартире становится все жарче, огонь из одной комнаты перебрасывается в другую, кошка отчаянно мяукает, Вивиан видит перед собой маленькую кошачью мордочку, маленькие острые клыки. Она слышит, как кошка все слабее толкается в дверь, а когда прутья клетки расплавились, канарейка уже мертва.
Вивиан прижимает руку ко лбу. По ее лицу струится пот.
— Что я наделала! — бормочет она. — Что я наделала!
Торопливыми шагами спускаясь к Свеавеген, она толкает перед собой подпрыгивающую, грохочущую тележку и слышит, как вдалеке воют сирены пожарных машин.
Но пожарные приезжают слишком поздно. Дело сделано. И содеяла его Вивиан Мулин.
По причине его, Бёрье, жестокосердия.
