— Густаф! — окликает его Вивиан, машет рукой и идет ему навстречу. — Ты ведь Густаф?
Мальчик останавливается, из носа у него течет, он вытирает сопли варежкой. И настороженно глядит на незнакомую женщину. Ему кажется, он ее уже где-то видел. Она чудовищно уродлива, настоящее страшилище. Видно, что бедная. А Густафа уже научили бояться бедняков.
— Да, это я, — отвечает он. — Чего вам надо, тетенька?
Тогда она размахивается и бьет.
Она еще никогда никого не била, поэтому бьет, зажмурившись.
Она бьет его по лицу с такой силой, что мальчишка, потеряв равновесие, падает навзничь.
— Скажи Бёрье… твоему отцу, — тяжело дыша, говорит Вивиан, — чтобы он… чтобы пришел завтра в пять часов в кондитерскую Чельсона. Слышишь, что я говорю, дрянной мальчишка? Скажи ему, если он не придет, будет хуже. Слышишь, что я говорю, или стукнуть тебя еще разок?
Густаф весь съежился. Он прикрывает лицо руками.
Но Вивиан больше не станет его бить. Наоборот, она помогает ему встать. Густаф плачет. Вивиан плачет.
Словно желая загладить случившееся, она, крепко ухватив мальчишку за руку, отряхивает его одежду. Она едва удерживается, чтобы не сказать: «Ну ничего, до свадьбы заживет!», — как, бывало, говорила на школьных переменах, утешая того, кто ушибся.
Вырываясь, Густаф дергает и тянет руку. Но Вивиан крепко его держит.
— А теперь живо на урок, — говорит она, стараясь, чтобы голос звучал сурово.
Она легонько встряхивает Густафа. Он кивает.
Но стоит ей выпустить его, он лягает ее в щиколотку.
— Дура чокнутая! — пронзительно кричит он, удирая. Дипломат так и остался на тротуаре. Ароматизированный ластик выпал из кармана.
Отъезжая от бензоколонки, сидящая за рулем Вивиан расправляет плечи — она всегда хорошо водила машину.
За прокат машины пришлось выложить шестьсот крон. От денег, полученных в ломбарде, осталась всего тысяча двести.
Но зато она сидит в синей со стальным отливом «мазде» и, распевая, едет в Энебюберг. Час еще ранний, заторов на дороге нет.
Бёрье всегда водил слишком порывисто, с ходу перестраивался в другой ряд, резко тормозил. А когда приходилось ждать у светофора, нетерпеливо барабанил пальцами по приборной доске. Он вообще не считался ни с красным светом, ни с правилами уличного движения, ни с другими водителями.
Зато господин Бьёрк, наоборот, способен был уснуть за рулем. Когда водил он, Вивиан без умолку болтала, чтобы не дать ему задремать. Каждый раз, когда красный свет сменялся зеленым, приходилось указывать ему на это, иначе он так и стоял перед светофором, а сзади ему яростно сигналили и пытались его объехать.
Из всей троицы лучшим водителем, без всякого сомнения, была Вивиан.
Чтобы не возбуждать подозрений, она ставит машину метрах в ста от дома.
Дома никого нет. В этом она, конечно, убедилась заранее.
У дверей, ожидая, чтобы ее внесли в дом, стоит елка. Это голубая елка с густой хвоей, из самых дорогих.
Вивиан разбирает смех. За все семь лет, что они прожили вместе, ей ни разу не удалось купить голубую елку. «Незачем выбрасывать деньги на ветер», — говорил господин Бьёрк. Стоило ей на два месяца исчезнуть — и на тебе, у двери стоит серебряная ель.
Кто в этом году гладит рождественские салфетки? Соседка или одна из неподражаемых сестер хозяина? А может, господин Бьёрк вообще обошелся без салфеток? Вивиан во многих отношениях была ему полезна. Интересно, понял ли он это теперь? Вспомнил ли о том, что надо купить рождественские подарки родственникам, когда нет Вивиан, чтобы напомнить ему об этом?
Интересно, заметил ли он вообще ее отсутствие? Разувшись, она бесшумно обходит комнаты, разглядывая все, что бросила. Все выглядит как обычно, словно ничего не произошло, словно она никогда не бросала мужа. Как же это так?
Принюхавшись к самой себе, она чувствует — ее запах не совпадает с запахом бьёрковского дома. Вивиан пахнет теперь по-другому, не так, как диван в гостиной, и цвет у нее теперь другой, не такой, как у обоев в кухне.
Изменилась она сама, Почти-Юрхольм остался таким как был.
И снова у нее появляется ощущение, что ее выплюнули.
Последний раз явилась она сегодня в Почти-Юрхольм. («
