— Вот это я понимаю, заправка так заправка. Как в армии. Это ты, Петров, показал?
— Я, Юрий Васильевич.
— Держите такой порядок, полы помойте со скребочком, и будет передовая камера. Только порядок не нарушайте.
Воспитатель поговорил с ребятами и ушел, а они спросили Глаза, как ставят моргушки.
— Это надо на ком-то показать.
— Эй, Толя, — крикнул Сокол, — иди сюда!
Толя высокий, крепкий, но забитый деревенский парень. Сидел за изнасилование. В камере за козла отпущения. Жизнь в тюрьме для него была адом.
Глаз поставил Толю посреди камеры. Одного из ребят на волчок, чтоб дубак не заметил, и, согнув концы пальцев, закатил пацану моргушку. Раздался хлопок. Пацаны заликовали. Всем захотелось попробовать. Самые шустрые ставили Толе моргушки. У кого не получалось, пробовали второй раз. Толя не выдержал и сказал:
— Парни, у меня голова болит. Не могу больше.
С красным, набитым лицом лег на шконку и отвернулся к стене.
Вечерами, перед отбоем. Глаз читал стихи. Лагерные. Кончались лагерные — ребята просили, чтоб читал любые, хоть из школьной программы. Глаз помнил все.
Ребятам особенно нравился «Мцыри», Во время чтения он жестикулировал руками, изображая, будто бьется с барсом. Ему аплодировали и просили читать еще.
— Глаз, — орали пацаны, когда его забирали на этап, — возвращайся быстрее, мы без тебя от скуки подохнем!
Попрощался со всеми за руку и под оглушительные вопли покинул камеру.
Насмотревшись на полосатиков, на крытников[10] и наслушавшись воровских историй, прибыл в КПЗ.
В заводоуковском КПЗ заключенных — полно. Но место на нарах Глазу нашлось. Расстелил демисезонное пальто, в изголовье положил шапку и лег. Он был уверен, даже больше чем уверен: Бородин не сможет его расколоть. Он колет в тех случаях, когда по делу проходят несколько человек. «Грабителей трое, а я один. Тебе, Федор Исакович, надо найти еще двоих. Как ты их найдешь? Робка сидит в зоне. Ты на него не подумаешь. Вызывать с зоны просто так не будешь. Чтоб вызвать, должны быть улики, а у тебя их нет. Нас с ним разделяют тыщи километров. Он есть на свете, и одновременно его нет. Значит, с Робкой, Федор Исакович, глухо, как в танке. Теперь остается Генка. Но и Генки в Падуне нет. Он в Новосибирске. В училище. С Генкой, значит, тоже в ажуре. Тебе его голыми руками не взять. Ну пусть он приедет на каникулы весной, и ты попрешь на него буром — у тебя ничего не получится. Генка тоже не простачок. Он не дурак раскалываться. Если колонется, ему срок горит, да немалый. Значит, с Генкой тоже все железно. Насчет него беспокоиться нечего. Ну, а насчет меня? А насчет меня ты, Федор Исакович, знаешь, я не сознаюсь в тех случаях, когда на меня покажут несколько человек. Скажу — брешут. Да и кто на этот раз может на меня показать? Нет таких. Конечно, есть Мишка Павленко, он знает, что это преступление совершили мы. А что, если Бородин вызовет Мишку и нажмет на него, скажет: нам все известно, так и так, признавайся, а не то и ты их сообщником будешь? Да, Мишка может напугаться, не выдержит и расколется. Очень плохо, что в тюрьме свиданку с сестрой не получил. Надо будет у Бородина свиданку просить и шепнуть сестре насчет Мишки, пусть предупредит, чтоб молчал».
Бородин вызвал Глаза на следующий день. Он сидел за столом и писал.
— Федор Исакович, что-то вы постарели. Я вас не видел всего несколько месяцев, и как заметно.
Бородин поднял глаза:
— Да, Колька, постареешь с вами. Времени отдохнуть нет. Вот ты сидишь у меня, а я дописываю протокол совсем по другому делу.
Он встал из-за стола, закурил «беломорину» и прошелся по кабинету. Он был выше среднего роста и немного сутулился. Движения вялые, будто не выспался.
— Я закурю, Федор Исакович?
— Закури.
Бородин стоял у окна и дым пускал в форточку.
— Ну как твои дела, Колька?
— Хорошо.
Бородин внимательно на него посмотрел.
— Да, Федор Исакович, я мать, отца, сестру давно не видел. Сделайте свиданку, хоть покажусь им, что жив-здоров.
Бородин смотрел на Глаза устало, как бы нехотя.
— Свиданку давать рано. Дадим потом. Сейчас протокол составим.
Настроение у Глаза упало.
