— В тебе чего-то не хватает, — сказала мать, — но чего, не пойму… Зачем ты сбрил брови? — догадалась она.
— Новые отрастут.
Зазвонил телефон. Бородин сказал в трубку: «Хорошо, сейчас»,— и встал из-за стола.
— Я на пару минут отлучусь. Ты, Колька, не сиганешь в окно? — Он посмотрел на замерзшее окно.
— Да что вы, Федор Исакович.
Бородин вышел. Глаз обрадовался.
— А магнитофона здесь нет? — спросил он.
— Да откуда ему здесь быть? — улыбнулась сестра.
И Глаз заговорил с сестрой на тарабарском языке:
— Гасаляся, песереседасай Мисишесе Пасавлесенкосо, пусуть осон мосолчисит, чтосо есегосо бысы ниси спрасашисивасалиси. Посонясяласа?
— Даса, — ответила сестра.
И они перешли на обычный язык. Ни мать, ни отец не должны знать, что он сказал сестре. Свиданка длилась недолго. Вернувшийся Бородин разрешил Глазу взять в камеру передачу.
В камере у Глаза стало портиться настроение и заболело сердце.
— Что с тобой? — спросили зеки.
— Я что-то лишнее брякнул.
— При Бородине? — спросил Женька.
— Да нет, он выходил.
— Ну вот, если сейчас вызовут, все ясно.
Глаз ходил и курил. Камера ждала: вызовут или нет.
Через полчаса его увели. Зеки проводили молчанием.
В кабинете сидели родители. Сестры не было.
— Ну, Колька, будешь честно говорить? — весело сказал Бородин.
— Что честно говорить?
— С кем совершил преступление.
— Я не совершал и не буду на себя показывать.
— Будешь чистосердечным или нет?
Глаз молчал. Молчал его отец. Молчала мать.
— Ну что ж, пошли, — Бородин встал, — прокрутим тебе пленку. Послушаешь себя.
Глаз шел, ничего перед собой не видя. Душа стиснута тисками статьи. Срок. Срок. Срок. До пятнадцати. Ему как малолетке до десяти. Для Глаза сейчас не существовало бытия. Он был вне его. Он шел, потому что его вели. Надежды рухнули. Его раскололи. Дуэль: он — начальник уголовного розыска закончилась. Глаз проиграл.
Как тяжело преступнику в первые минуты, когда его раскололи, и как хорошо тому, кто расколол. Бородин что-то весело говорил Глазу. Из соседних кабинетов выходили сотрудники и присоединялись к траурной — хотя для них почетной — процессии. Это — триумф уголовного розыска. С отделения милиции снималось нераскрытое преступление.
В кабинете начальника милиции на столе стоял магнитофон.
— Садись, Колька, и слушай.
Бородин улыбался. Теперь он был бодрый и выспавшийся. Он сиял. Он сделал свое дело.
Глаз садиться не стал. Да и никто не сел. Даже начальник милиции Павел Арефьевич Пальцев встал, когда вошел Глаз. Все смотрели на него, понимая его состояние.
Включили магнитофон. Глаз не видел лиц. Он ничего не видел. Для него был крах. Расплата. Именно в эту минуту для него наступила расплата, а не потом, когда огласят приговор. Потом он придет в себя. Потом он будет спокоен. Он смирится со всем, даже со сроком.
Магнитофон зашипел. Первые слова резанули душу, Первые слова были: «А магнитофона здесь нет?»
Пленка прокрутилась. Глаза повели в камеру. Он шел как пьяный. Бородин сказал на прощанье:
— Сестра напишет объяснение.
— Все кончено, крутанули, — сказал Глаз в камере.
Он бухнулся на нары и часа полтора пролежал ничком.
К вечеру пришел в себя. А утром шутил.
Камеры переполнены. Скоро этап. И Глаз подумал: «Все, все, в … их всех, но с этого этапа я убегу. Терять мне не … Три есть и статья до пятнадцати. Мне, в натуре, больше десяти не дадут. Остается семь. За побег статья до трех. Все равно сто сорок шестая перетягивает. Авось посмотрю волю. Напьюсь. Если все будет в ажуре, рвану на юг».
И Глаз вспомнил песню:
О, море в Гаграх, о, пальмы в Гаграх,
Кто побывал, тот не забудет никогда…
Ему представилось море. Залитый солнцем пляж. И кругом — женщины. «Какую-нибудь уломал бы… Объяснил бы, что я только с тюрьмы. Мне надоела тюряга, опостылела зона. На худой конец, нашел бы какую-нибудь шалаву. Жучку. Бичевку. И балдел бы: рядом — женщина, рядом — море, и море — вина.
Поймают — ну и… По этапу прокачусь. Следствие подзатянется. В зону идти не хочется. В тюрьме, в КПЗ, на этапах веселее. В зоне еще насижусь. Тем более, если червонец припаяют».
— Женя, — тихо сказал Глаз. — Базар есть.
Женя спрыгнул с нар.
