Жизнь в камере текла однообразно. Глаз от скуки подыхал.
На столе, на боковине, он решил вырезать свою кличку. «Если вырежу «Глаз», то падунские, кто попадет в эту камеру, не узнают, что Глаз — это я. Если вырежу старую кличку Ян, те, кто сейчас меня знает, тоже не будут знать, что здесь сидел я», — подумал Глаз и, отточив свою ложку о шконку, принялся вырезать огромными буквами через всю боковую стенку стола объединенную кличку «ЯН — ГЛАЗ». Оставалось отколупнуть от фанеры точку, как открылась кормушка и надзиратель рявкнул:
— Что ты царапаешь?
Глаз вскочил и, повернувшись к дубаку, закрыл собой стол.
— Я не царапаю. Я мокриц бью. Одолели, падлы. Старшой, когда на тюрьме мокриц не будет? Житья от них нет. Позавчера одна в кружку попала. Сегодня в баланде одна плавала. Скажи, мне баланду на одного дают?
Старшой промолчал.
— На одного, знамо дело, — ответил за него Глаз. — А хрена ли эти твари лезут жрать мою баланду? Я до начальника жаловаться буду. Нельзя обижать малолеток. Или я всех мокриц на тюрьме перебью и мне зеки спасибо скажут, или мокрицы доконают меня. Ну что, старшой, скажи; есть справедливость на свете? Кто для тебя важнее — я или мокрица?
— Про мокриц заливаешь, а на столе что нацарапал?
— Ничего. Это я, старшой, целый полк мокриц на столе распял. И составил из них свою кличку. Видишь — «Ян — Глаз». Они когда засохнут — отвалятся.
— Сейчас напишу рапорт за порчу имущества — и пойдешь в карцер к мокрицам. Там их больше.
Время в карцере шло медленно. Мокриц — больше. Но он их не бил. Противно.
— Вы, падлы, тоже в карцере сидите. Всю жизнь притом. Ну и живите, — сказал он вслух мокрицам.
На пятые сутки к Глазу заглянул воспитатель.
— Юрий Васильевич, — атаковал его Глаз, — что меня к взрослякам садят? У них скукотища. Делать абсолютно нечего. Да и поговорить не с кем. Вот я и попал в карцер.
На другой день Глаза привели к малолеткам. Камера большая, но в ней сидели всего пять пацанов. Глаз у порога не остановился, а пошел к свободной шконке, бросил матрац и только тогда поздоровался:
— Здорово, ребята!
Парни поздоровались тихо.
— Курить есть?
Протянули пачку «Севера».
Сделал несколько сильных затяжек, и камера поплыла. Кайф! Пять суток не курил. Сел на шконку и навалился на стену. Пацаны стояли посреди камеры и глядели на него. Все по первому заходу и не видели, чтоб новичок так шустро заходил. Ясно, этот пацан по второй ходке.
— Что стали? Садитесь. Моя кличка Глаз. Ваши кликухи?
Двое сказали клички, а трое назвали имена.
Через несколько дней Глаз сказал:
— Когда новичков бросят? Хоть бы пропиской потешились.
— Сейчас прописку не делают. Запрет бросили.
— Кто бросил?
— Осужденка.
— Это херня. Придет новичок, будем прописку делать.
— Смотри, Глаз, в осужденке дадут за это.
— Кто даст?
Ребята назвали самых авторитетных из осужденных.
— Я из них никого не знаю. А делать прописку будем. За это отвечаю я.
Чем развлечься? И Глаз заставил маршировать по камере самых тихих пацанов. Один взял швабру и водрузил на плечо, как винтовку. Глаз сидел на шконке и командовал.
Новичков не бросали, а Бене пришла посылка. Глаз закрутился вокруг стола.
Полакомившись, ребята завалились на шконки. Глаз задремал и услышал: в коридоре дежурный бренчит ключами. Поднял голову и посмотрел на дверь: она отворялась. «Хорошо, если новичок».
— Петров, с вещами.
«На этап, что ли?» Быстро собрался и пошел за дежурным.
— Заходи. — Дежурный открыл одну из камер.
Камера большая, как и та, только в ней полно народу.
— Здорово, ребята.
Глаз бросил матрац на последнюю свободную шконку и оглядел пацанов. Их — пятнадцать. В основном тюменские. Из районов всего несколько человек. Сидели за разное. Один — Сокол — за убийство. Трое за разбой. Двое за грабеж. Были и за изнасилование, и за воровство. В камере в основном шустряки.
Про зону Глаз им рассказал в первый день, а на другой показал, как в зоне заправляют кровати. Парни потренировались. Получилось неплохо. Зашел воспитатель, Юрий Васильевич.
