Потом они пошли обратно.
Утолив жажду, Головин весь отдался внутреннему анализу. Так уж у него было заведено, что сначала он набирался каких-то впечатлений и информации, а потом всё это обрабатывал, и у него возникали вопросы.
– Вот все эти названия кораблей, которые ты тогда произносил, что всё это означает? – спросил он Билли.
– Это враги станции. У них война.
– А война кого и с кем?
– Я пытался это выяснить, причём несколько раз. По мере того, сколько времени я тут провёл, ответы станции казались мне всё более понятными, однако до конца объяснить это, похоже, невозможно.
– Почему?
– То, как мы общаемся со станцией, это лишь какая-то её узкая полоса взаимодействий. Параметры, выходящие за её пределы, нам непонятны. И, скорее всего, не могут быть понятны.
– Ты говоришь как учёный.
– Здесь нахватался. Так-то у меня экономическое образование.
– Что ещё ты знаешь про эту войну?
– Скажем так, у меня сложилось определённое мнение, только и всего. Насколько я понял, это какая-то очень старая война. Я бы даже сказал – древняя.
– Но техника-то у них будь здоров, хоть они и древние, – заметил Головин.
– Ну да, учитывая, что военный флот никак не реагирует на их огромные корабли, значит, он их просто не видит.
– А на кораблях противников нашей станции тоже нет персонала? Тоже типа корабли-роботы?
– Не знаю, но здесь персонал точно был. Станция как-то «проговорилась».
– Прости, я уточню – ты как с ней общаешься, мыслеобразами? То есть ты задаешь ей картинку-вопрос, а она тебе – картинку-ответ?
Поскольку они уже пришли к своему жилому уголку, прежде чем ответить, Билли сел на свой стул. Головин присел на кровать.
– Немного не так. Вопрос я задаю практически текстом – просто проговариваю про себя. Иногда несколько раз в течение дней. А позднее у меня появляется понимание, что теперь я знаю ответ на этот вопрос. Причём это не озарение и восторг, а просто ощущение, что я давно это знаю.
– Круто.
– Так вот, персонал был, и я однажды в какой-то полудрёме увидел внутренние сектора, ведь кроме нашего технологического контура есть и те, которые ещё ближе к центру станции. Так вот, там есть и мебель, если это можно так назвать, и всякого рода камбузы, душевые, туалетные комнаты. Они, конечно, не такие, к каким мы привыкли, но мне стало понятно, что это именно то и есть.
– А может, там до сих пор кто-то живёт, а? – перейдя на шёпот, спросил Головин.
Билли вздохнул. Похоже, он и сам много раз думал об этом.
– Может, и есть, но вряд ли. Я чувствую, что здесь пустота, понимаешь?
– Да. Наверное, свихнуться можно без развлечений или таблеток каких-то. Как ты коротал время?
– Спал. А потом научился путешествовать по своему организму.
– Как это?
– Ну, например, по кишечнику.
– Ни фига себе. Это как?
– Воображаешь, что ты на какой-то капсуле путешествуешь по великану, например.
– Например, как капсула с препаратами?
– Да хоть и так. И вот, ты проходишь пищевод, желудок, ну дальше. Всё внимательно изучаешь и разглядываешь.
– За такие откровения в нашем привычном мире упекут в исследовательский комплекс.
– Это да, – согласился Билли, улыбнувшись в бороду, – но после таких путешествий я намного лучше начинал себя чувствовать.
– А за что воюет станция со своими противниками?
– Не знаю. Но я так понял, что конфликт мог бы уже закончиться, но на некоторых кораблях есть управляющий персонал, а на других он потерян. Поэтому договориться невозможно. Там, где есть персонал, они могут пойти на какие-то компромиссы, а там, где управляет автоматический суперпилот, всё строго регламентировано. Есть враг, и с ним нужно воевать. Но это лишь моё мнение.
Головин после услышанного несколько минут молчал, глядя перед собой в пространство. Потом глаза его ожили.
– Билли, давай, начинай меня учить, чтобы без еды сытым становиться. Припасов моих надолго не хватит, а к этому же нужно как-то заранее приспосабливаться.
– Это так, но, с другой стороны, я приспосабливался сразу, потому что никакой еды не было. Зато высокая мотивация. Так что можешь выбрать этот путь – съесть всё, что имеется, а уже потом с высоким стимулом заниматься без перерывов.
