Должен заметить, что завязать знакомство с мужем Андре было делом не то чтобы легким и приятным, что, питая к нему дружеские чувства, вы были обречены на сплошные разочарования. Дело в том, что к тому времени он был уже серьезно болен и старался избавить себя от волнений, которые, по его мысли, не сулили ему удовольствий. К этому разряду, однако, он не относил встреч с новыми людьми — у них в его пылком воображении, должно быть, еще оставалась возможность чем-то отличаться от прочих. Но что касается остальных, то он слишком хорошо знал — кто они такие, чего от них ждать; в его глазах они не стоили опасной для него и даже, быть может, смертельной усталости. В целом, товарищ из него был никудышный. И в его страсти к новым людям, наверное, снова проявился тот исступленный азарт, с которым прежде, в Бальбеке, он предавался спорту, игре, излишествам стола.
Что же касается г‑жи Вердюрен, то всякий раз она пыталась меня свести с Андре, не допуская мысли, что я с ней знаком. Впрочем, Андре редко приходила с мужем. Теперь она стала для меня замечательной и искренней подругой; верная эстетике мужа, оппозционного к русским балетам, она говорила о маркизе де Полиньяке: «Он украсил дом Бакстом. Так ведь и не уснешь! Лучше уж, на мой взгляд, Дюбуф». Вердюрены же уверяли, по причине фатального прогресса эстетизма, в конечном счете наступившего себе на хвост, что не выносят ни «модерна» (тем более «мюнхенского»), ни белых квартир[45], и отныне любят только старинную французскую мебель с темным рисунком.
В то время я часто виделся с Андре. Не зная, о чем с ней говорить, я однажды вспомнил имя Жюльетты, которое поднималось из глубины воспоминания об Альбертине, словно таинственный цветок. Тогда таинственный, а сегодня ничего во мне не пробуждавший: не то чтобы предмет умолчания был намного ничтожней тех пустяков, о которых мы с ней болтали, но подчас в наших мыслях об определенных вещах, когда мы думаем о них слишком долго, происходит перенасыщение. Наверное, время, в котором мне грезилось сколько тайн, действительно было таинственным. Но поскольку когда-нибудь этим временам придет конец, не стоит жертвовать здоровьем и состоянием, чтобы раскрыть секреты, которые после не вызовут интереса.
Многих удивляло, что теперь, когда г‑жа Вердюрен принимала у себя кого ей угодно, она разными хитростями пыталась заманить к себе Одетту, совсем было потерянную из виду. Теперь Одетта ничего бы не смогла прибавить к той блистательной среде, в которую превратился кланчик. Но подчас длительная разлука, принося забвение обид, пробуждает дружбу. К тому же, умирающие бормочут имена лишь давних друзей, а старики находят удовольствие лишь в детских воспоминаниях, и у этого феномена есть социальный эквивалент. Чтобы вернуть Одетту, г‑жа Вердюрен прибегла к услугам, разумеется, не «вернейших», но более ветреных завсегдатаев, посещавших оба салона. Она им сказала: «Не понимаю, отчего она ко мне больше не ходит. Она со мной в ссоре? Но ведь я с ней не ссорилась. К тому же, что я такого ей сделала? В моем доме она познакомилась с двумя своими мужьями. Пусть она знает, если захочет вернуться: для нее мои двери открыты всегда». Эти слова, которые, вероятно, дорого бы обошлись для гордости Патронессы, если бы не были продиктованы ее воображением, Одетте передали, но к успеху они не привели. Г‑жа Вердюрен ждала Одетту и не чаяла увидеть, пока другие события, о которых мы расскажем ниже, и по совершенно иным причинам, не способствовали тому, чего не достигла депутация «неверных», пусть и старавшихся вовсю. Порой, не случись легкой удачи, не страшен и провал.
Г‑жа Вердюрен говорила: «Это несносно, сейчас же позвоню Бонтану, чтобы завтра приняли меры: опять зазернили концовку статьи Норпуа, — стоило ему намекнуть, что Персена лиможнули»[46]. Модная глупость обязывала кичиться модными словечками, и удостоверяла, что ты идешь в ногу со временем, — так переспрашивали когда-то мещанки, если речь заходит о господах де Бреоте, д’Агригенте или де Шарлю: «Кто? Бабал де Бреоте? Григри? Меме де Шарлю?» Впрочем, недалеко от них ушли герцогини, с той же радостью повторявшие «лиможнуться», ибо это слово, в глазах несколько поэтичных простолюдинов, выделяло их на фоне других герцогинь; они же выражались сообразно правилам того духовного класса, к которому принадлежат, а туда заносит немало буржуа. Просвещенным людям безразлично происхождение.
