— Никого!
— А Захарку?
— Так он же не человек! — возразил Никита.
Ребята повскакали со ступенек и закричали на разные голоса:
— Вражина!
— Кулак!
— Поджигатель!
— Тпр-р-р-у-у! — шутливо, но властно одернул ребят председатель. — Что он поджег?
— Коровник!
— Ничего подобного! Коровник поджег его отец! Захарка никакой не кулак. Живет, как нищий, у бабки по милости на кухне. А вражина… Кому он навредил? Ну-ка, скажите! И к тому же, если хотите знать, он пионер!
Ребята опять взорвались.
— Тпрру! — еще раз осадил их председатель. — В прошлом году вы его принимали в пионеры? Принимали! А исключали? Не-ет!
— Он сам исключился! — продолжал горячиться Никита. — Один день галстук носил, а на второй скинул!
Председатель прищурился.
— Тебе часто дома выволочку дают? — спросил он у Никиты.
— Не… Не очень, — неуверенно ответил тот.
— А вот драли бы, как Захарку, вожжами до одури — небось, и ты бы галстук скинул!
— Ни в жисть! — угрюмо и зло сказал Никита. — Хоть убей! Хоть жги!
Председатель не ожидал такого отпора.
— Молодец! — примирительно сказал он. — А Захарка послабже был — сдался, упал духом… Вот ты и помоги ему подняться! Упавшего легко топтать… У Мотри он так на карачках и останется, пока его совсем не затопчут!.. Поберегите парня! Журнал-то недаром пишет: «Человек человеку друг!»….
* * *
Оттаивал Захарка медленно. Стал выходить на двор, колол старухе дрова, носил их в избу, таскал ведра с водой. А в глазах таилась все та же тоскливая пустота.
Он не удивился и не испугался, когда во двор неожиданно ввалилась ватага деревенских мальчишек, во главе с Никитой Храповым. Захарка отложил топор, посмотрел на них, вздохнул, покорный судьбе, и подумал: «Бить будут… Ну и пусть! Хоть бы совсем затюкали…»
— Куда галстук девал? — грубовато спросил Никита.
— Бей уж! Чего там разговаривать! — ответил Захарка и снова вздохнул, хлюпнув носом.
— Сопли потом распустишь! — крикнул Никита. — Отвечай, что спрашивают!
— Спрятал…
— Где?
— В дупле…
— Врешь!
— Не вру…
— Неужто сохранил? — спросил Никита, чувствуя прилив тепла и жалости к отчаявшемуся, оставленному всеми Захарке.
— Сохранил… Месяц назад бегал — лежит целехонек в банке из-под чая… И крышка даже не поржавела… Дупло-то глубокое — дождь не заливает… сухо…
Никита посмотрел на мальчишек и, повелительно махнув рукой, сказал:
— Отойдем в сторонку! А ты, Захарка, подожди…
Захарка послушно остался на месте, а ребята отошли к изгороди и зашептались.
Минуты три продолжалось это томительное для Захарки совещание. Наконец оно закончилось, и Никита объявил решение:
— Проверку тебе устроим… Беги за галстуком! И чтоб больше никто тебя без него не видел! Выдержишь — поверим, что ты наш!..
Никита свистнул, и мальчишки оставили растерявшегося Захарку одного. Он переступил с ноги на ногу, снова взялся за топор, расколол пару круглых поленьев, наложил на руку охапку дров, но вдруг бросил их на землю, повернулся на одной ноге и вылетел со двора.
Бежал он тропкой, по которой год назад семенили нетвердой рысцой его окровавленные, исполосованные вожжами ноги. Он и сейчас помнил, как саднило спину, как жгло плечи. Озверевший отец избил его тогда до полусмерти. Чудом удалось Захарке убежать из сарая, где происходила расправа. В припадке ярости отец бросил сорванный с шеи сына галстук на чурку и кинулся в угол за топором, чтобы изрубить кумачовый треугольник на кусочки.
Этим и воспользовался Захарка — схватил галстук и выскользнул из сарая.
Сначала галстук лежал в дупле без всякого футляра. А через неделю, оправившись после побоев, Захарка нашел жестяную банку из-под чая и вложил в нее измятый комочек материи, из-за которой дней шесть не мог ни встать, ни сесть.
Приговор отца был страшен и краток:
— Увижу еще с красной селедкой или в компании с красноселедочниками — убью!
И Захарка знал — так и будет. С тех пор он избегал ребят.
…Ветвистая липа встретила Захарку, как старого приятеля, тихим ласковым шелестом листьев. Вокруг дупла, точно часовой у важного объекта, безостановочно кружилась полосатая оса. Захарка с ходу запустил в дупло руку, вытащил банку, приоткрыл ее. Галстук был на месте…
