– Я знаю. Иначе бы я не имел всего этого, – обвел он рукой кабинет.
– Но меня ты никогда не будешь иметь! – встала она, поворачиваясь, чтобы уйти.
– Никогда не говори никогда! – с веселой угрозой произнес он ей в спину.
– А то что, выгонишь? – обернулась она, адресовав ему презрительную улыбку.
– Не дождешься!
– К твоему сведению – благодаря твоей подлости я помирилась с женихом!
– Ну, вот видишь – и тут я тебе помог! – мерзко улыбнулся Феноменко.
Она повернулась и пошла прочь.
– Наташа! – неожиданно просительно окликнул он ее.
Она остановилась и обернулась. Феноменко поднялся и направился к ней.
– Послушай, он не тот мужчина, который тебе нужен, – начал он внушительно, словно открывал ей необыкновенную тайну. – Ты посмотри на себя: ты холодная, бессердечная, деловая женщина с блестящим европейским будущим. Ты погубишь этого влюбленного чудака. Даже если ты выйдешь за него замуж, через год он тебе надоест! Тебе нужен другой – такой, как я, который защитит тебя от самой себя. Поверь, я знаю, что говорю! – встав напротив, приложил он к груди растопыренную ладонь.
Она взглянула на черного короткопалого паука у него на сердце и не удержалась от запоздалого отвращения:
«И этими ужасными руками он меня касался!!»
– Может, я и деловая, но не холодная и не бессердечная – тут ты отстал от жизни, – преодолевая отвращение, сказала она. – А он… Он самый лучший мужчина на свете, и между вами есть существенная разница: его я люблю, а тебя нет!
И вернув ему мерзкую улыбку, она вышла из кабинета – возлюбленная ученица прожженного негодяя…
Вечером она рассказала жениху, что не стала прятаться за молчанием, а сразу же прошла к Феноменко, обозвала его подлецом и презрительно с ним обошлась. Она утверждала, что готова была к уходу, но этот мерзавец остановил ее и просил остаться. Теперь она не знает, как ей быть и ждет его, жениха, решения. При этом она не стала цитировать свою заключительную победоносную фразу, сказанную ею в тактических целях, но отозвавшуюся в ней неожиданно сладостным замиранием, словно первая примерка свадебного платья.
– Конечно, оставайся! – сказал он. – Только будь осторожна: боюсь, он так просто не угомонится…
Далее последовали замечательные дни мятежного послевкусия, наполненные трогательной взаимной уступчивостью и предупредительностью. Годовщина их встречи, словно услужливый локомотив, вытягивала за собой из тоннеля прошлого пестрые веселенькие вагончики милых и трогательных пустяков.
Вот уж год, как они первый раз пили кофе на углу Благодатной и Московского, а перед этим она опоздала на свидание.
– Ты ужасно замерз, и у тебя были холодные руки!
Он со своей стороны вспомнил, как сознался в картавости.
– А мне твое произношение сразу понравилось! И еще мне сразу понравился твой голос – такой бархатный, волнующий. Да, да, волнующий! Теперь уже я могу это сказать…
– Сейчас ровно год, четыре часа и пять минут, как я первый раз сделал тебе предложение… – сказал он, взглянув на часы.
– А я тогда подумала, что мужчина напротив меня не в своем уме. Ты уж извини…
– И еще сегодня год, как ты дала мне номер твоего телефона…
– И первый раз весь вечер думала о тебе…
– А сегодня ровно год, как ты заставила меня бросить курить!
– И узнала про твою француженку…
Первое посещение ресторана, первый поход в театр, первая ревность – первый, первая, первое, первые… – и ни слова о той огромной яме, в которую почти два месяца назад угодил на полном ходу их деликатный экипаж, едва не рассыпавшись при этом на куски. Это было похоже на то, как если бы на свежую рану спешили нанести толстый слой просроченной мази, продолжая веровать в ее былую целебную силу. Словно сладкой истеричной пастой торопились замазать трещину, отделившую медовую часть их обручальной дистанции от нынешней горечи отрезвления…
