– Конечно, если ты не хочешь об этом говорить…
– Нет, почему же, об этом надо говорить, – сухо отозвалась она.
Он помялся и продолжил:
– Знаешь, со мной в свое время произошла похожая история… После измены француженки я через три месяца встретил здесь необыкновенно похожую на нее девушку, необыкновенно! Можешь себе представить, что со мной было! Естественно, я с ней познакомился, ну, и все такое… Ты понимаешь…
Она молчала.
– В общем, я сделал из нее вторую Мишель, и мы прожили с ней три года…
– И? – подала она, наконец, голос.
– Я разочаровался, мы расстались, и я выздоровел… – закончил он.
– Забавно! – насмешливо откликнулась она. – То есть, ты советуешь мне найти похожего на Володю человека, прожить с ним три года, разочароваться и выздороветь? То есть, хочешь сплавить меня на перевоспитание?
– Наташа! – укоризненно отозвался он.
– Знаешь что, не трави душу, и так тошно! – неожиданно зло воскликнула она. После чего отвернулась и затихла. Примолк и он.
«Он прав: я до сих пор больна Володей… Это ужасно, но это так, – тем временем думала она. – Да, моя память – мой враг. Только поздно ее лечить таким варварским способом…»
Да, после краткого упоительного экстаза воссоединения жених сник, стал сдержан и пуглив, смущен и неспокоен. Как ни пытается он напускным весельем спрятать свой грустный страх, ему не скрыть ту мучительную неохоту, с какой он каждый день отпускает ее от себя. Он ей не доверяет, он ее боится. Вот и срок испытательный в четыре карантина назначил. Что ж, она не в обиде – сама виновата.
А между тем, после примирения он стал ей определенно ближе. Она жалела его, жалела охотно и обильно, испытывая от жалости тайное удовольствие, подкрепленное гордостью за его нерушимую любовь и верность. И было, между прочим, в ее жалости что-то новое, смущенное, материнское. Что касается его похудания, то если отвлечься от способа, каким оно было достигнуто, следовало признать его крайне полезным и своевременным. Его обновленная внешность обрела волнующую привлекательность, он казался ей стройнее, моложе, интереснее, мужественнее, наконец. И еще она подумала: «Может, следовало настоять, выйти за него замуж, родить ребенка, и вся моя дурь прошла бы сама собой?»
– Ну, не сердись, – повернулась она к нему. – Лучше расскажи, почему ты разочаровался…
И он с облегчением объяснил ей, что в противоположность бытующему мнению, будто сходство внешнее предполагает сходство внутреннее, здесь действует некий закон, согласно которому два человека, внешне похожие друг на друга, как майские жуки, содержанием отличаются, как два разных экзаменационных билета.
– Чем больше сходство, тем сильнее различия. Разочарование неизбежно, – вещал он.
– Я и сама это поняла… – обронила она и пожаловалась: – Знаешь, с некоторых пор я чувствую себя так, будто у меня внутри бомба замедленного действия…
– Так и есть. Но никто, кроме тебя, не сможет ее обезвредить. Если ты, конечно, хочешь ее обезвредить… – грустно заметил он.
– Хочу, Димочка, хочу! Ты не представляешь, как хочу! Только прошу – не бросай меня, помоги мне!
В ответ он стиснул ее так, что у нее перехватило дыхание.
– Возьми меня скорее в жены и давай родим ребенка! Вот увидишь – все пройдет само собой! – горячо бормотала она ему в плечо.
И он бы, наверное, согласился, если бы несогласная память не подсунула ему предостережением раннюю осень в купальнике цвета линялого апельсина и свое беспомощное недоумение, наблюдающее за счастливым бегством невесты к другому…
– Поверь, я делаю это ради тебя самой, – глухо ответил он.
– Но если я не вылечилась за шесть лет, как я смогу вылечиться за полгода? – воскликнула она.
– Тогда рядом с тобой не было меня…
– Лучше скажи, что ты меня больше не любишь! – обиженно вырвалась она из его объятий и укрылась на своей половине.
Что ж, весьма полезный и нужный разговор для тех, кто, собираясь в дальний путь, оценивает свой и чужой груз, чтобы решить, надрываться ли каждому в одиночку или считать его общим, а значит, брать с собой не две палатки, а одну.
