Как я узнаю чуть позже, миссис Ловикайфмен никогда не приглашает к себе женщин. Она — женоненавистница и любит единолично блистать в окружении воздыхателей всех возрастов и профессий. Это крупная женщина примерно сорока лет, рыжеволосая, с горящим взглядом, полными губами, смехом, способным разрушить вдребезги структуру кристалла, резкими жестами и непредсказуемым поведением. И без психоаналитических сеансов профессора Ляпетриш из Трепанского университета серого вещества ясно, что эта жизнерадостная вдовушка совершенно чокнутая и киряет, как полк поляков.
Рульт уже на месте и уже бухой, так как успел швырнуть пару бутылок виски в качестве аперитива.
— Гляди-ка, златокудрая! — рокочет он — Дарлинг, я представляю тебе комиссара Сан-Антонио! Ходячая легенда французской полиции! А это Барбара, Сан-А. Лучшая шмара Соединенных Штатов и их окрестностей! Можешь поцеловать ее, она это любит!
Я вхожу в контакт, и как вы можете предположить, дорогие дамы, довольно плотный. Я награждаю Барбару парижским засосом, который, кажется, приходится ей по вкусу, а чтобы дать мне понять это, она обвивает руками мою шею и скользит своей ногой между моими. Рульт хлопает себя по ляжкам.
— Ну что, признайся, не ожидал такого феномена?! — горланит он, продолжая прихлопы.
Вот он уже со мной на «ты». У меня складывается впечатление, что я давным-давно знаком с этим парнем.
— Я обычно предпочитаю быть действующим лицом, а не статистом, — отвечаю я.
Наконец, хозяйка вспоминает о соблюдении приличий и начинает номер под названием «представление гостей». Мне показывают профессора Ямамототвердолобо, старика, морщинистого, как древний пергамент, который абсолютно естественно диссонирует с этим пьяным балаганам. Затем мне представляют старикашку-америкашку с мурлом измятым, как автомобиль для гонок со столкновениями.
— Папаша Хилджон! — объявляет Рульт. — Старый бродяга, который сколотил себе состояние в Токио, продавая брелки в форме атомных бомб.
А вот Тай-Донг-Педхе — блестящий таиландский актер, который сделал головокружительную карьеру в Японии, играя филиппинцев.
Я едва успеваю пожимать хрящи присутствующих.
— Дорогая Барбара, — говорю я, — я отважился привести к вам своего близкого друга, Бе-Рхю-Рье, который сгорал от желания познакомиться с вами.
Присутствующие разражаются смехом. Толстяк хмурится и вопросительно смотрит на Рульта.
— Я извиняюсь, Сан-А, — говорит Рульт, — но по-японски Бе-Рхю-Рье значит «цветок сурепки в винном соусе».
Толстяк громко смеется.
— Согласитесь, что это весьма кстати. Получается, что у моего папаши предки были японцами.
Виски начинает литься рекой, и надо быть чемпионом по сплаву, как говорит Берю, уважающий массаж почек, — чтобы преодолеть пороги от Ни до Гара целым и невредимым. Все начинают постепенно надираться и довольно откровенно массировать ягодицы Барбары.
В какой-то момент профессор-японец начинает пристально наблюдать за Берю. Пронзительность его взгляда начинает беспокоить Толстяка.
— Что это бороденка так дыбает на меня? — волнуется мой приятель.
— Я изучаю его морфологию, — успокаивает нас Ямамототвердолобо.
И продолжает болтать по-японски с вопросительной интонацией.
— Чего? — недоумевает мой корифан. — Так, значит, вы не говорите по-японски?
— Я — китаец!
Старикан спокойно переходит на китайский. Непонимание Толстяка от этого лишь возрастает.
— Вы не говорите и по-китайски?
— Ну…
Но ученые подобны юнцам, которым стоит лишь где-то случайно прикоснуться к трусикам ровесниц, как они не могут успокоиться, пока не прикоснутся к тому, что под ними, если я осмелюсь на такое сравнение21.
— Сеньор Бе-Рхю-Рье, говорите, пожалуйста, на своем родном диалекте, а я попытаюсь определить, откуда вы родом.
Толстяк обалдело смотрит на меня, однако берет себя в руки и изрекает:
— Откеда скандехался этот долдон на мою макитру?
Ямамототаердолобо хмурит свои тонкие брови, впадает в транс и начинает испускать возгласы «ойя, ойя», как если бы он словил сомнительный кайф. Но в конце концов, разочарованно качает головой.
— Я тщетно тешил себя надеждой, что знаю все диалекты Азии. Вынужден признаться, что не знаю этого языка.
