Дуня с
сомнением качала головой. Ее деревенский сметливый глаз сразу подметил, что к
чему. На скотном дворе, где она работала, было более чисто и уютно, чем в этой
“благоустроенной” городской квартире.
— А сколько ж
мы не виделись? — пустилась было в воспоминания мать. — Лет пятнадцать? Когда
ты у нас была в последний раз?
— Да не была
я у вас, не выдумывай, — грубовато отрезала Дуня. — Это вы приезжали к нам в
шестьдесят пятом, после смерти матери. Сергею было лет пять или меньше. Поссорились
мы тогда из-за Юры твоего, пьяницы. Забыла? И встречаться зареклись. Что, не
помнишь? А адрес я твой узнала через Катерину, невестку Быковых, думала,
столько лет прошло...
Мать
наморщила лоб, пытаясь вспомнить, о ком идет речь, но видно не вспомнила и,
махнув рукой, сказала:
— Ладно, кто
старое помянет, тому глаз вон. Давай, сестренка, отметим нашу встречу. Сергей
сейчас сообразит чего-нибудь. Сергей?
Мать
повернулась к сыну и заговорщицки ему подмигнула, но Дуня не поддержала и
продолжала выговаривать:
— Слышала я
про вас, да не верила: думала, врут. Но у вас и еще хуже... Неужели ума не
набраться, Валька, тебе ведь сорок пять?
— А тебе то
чего, — начала закипать мать, — ты чего, учить меня пришла? Ученые без тебя. Не
хочешь выпить со мной — от ворот поворот. Скатертью дорога. Жили без тебя, и
дальше без советов твоих проживем.
Дуня
собралась было уже встать, но, посмотрев на поникшего Сергея, все это время
неподвижно глядящего в одну точку, — на грязное пятно где-то в заплеванном углу
у умывальника, — передумала.
— Вот что, —
сказала решительно, — ты, Сергей, поезжай к нам поживи. Возьми отпуск или
вообще увольняйся, работу мы тебе найдем и женим тебя на здоровой деревенской
девке. Я тебе запишу адрес и, если хочешь, денег дам. Приедешь?
Сергей не сказал
ни да, ни нет, просто взглянул в глаза тетке, и та верно прочитала там полное
согласие. Она достала из сумки карандаш и, оторвав от какого-то кулька кусочек
бумаги, написала то, что обещала.
— Не смей
брать, — пыталась было вмешаться мать.
Сергей молча
сунул бумагу в карман.
— Дождешься,
как же — поедут к тебе! — продолжала она злорадствовать.
Но Дуня уже
не слушала. Она коротко попрощалась и покинула их дом.
Закрыв за ней
дверь, мать ни к селу ни к городу вдруг сказала:
— А деньги?
Обещала ведь дать...
“Да не тебе
же”, — хотел крикнуть Сергей, но, как всегда, промолчал.
Через
несколько дней он уехал в село Загривки Дновского района...
* * *
Дом тети
Дуни, крепкий пятистенок под шиферной крышей, стоял на околице и смотрел
фасадом в поле. И первое, что увидел Сергей из окна, проснувшись утром —
церковный купол и крест вдали: это был местный Никольский храм. Сергей не
поверил своим глазам: будто и не уезжал — наваждение какое-то!
— Церква-то
закрыта? — спросил на всякий случай у тетки.
— Да нет,
слава Богу, действует. Хочешь, в воскресенье возьму с собой на службу.
Сергей
промолчал. К этой его манере поведения долго не могли привыкнуть: вызывала она
раздражение и кое-что похуже, включая даже побои. Но, безответный, притерся
Серега и здесь, а про темные его воды, естественно никто не ведал ни сном ни
духом. Не знали, что все свое привез Сергей с собой: и суд, и свору
немилосердных палачей, и бездонные темные глубины...
С братьями
Сергей сразу не сошелся. Да и не мудрено: те были шумные, вострые на язык, с
крепкими кулаками. Они вскоре оставили его в покое, а он их нет: “равнодушно”
глядя куда-нибудь в пространство он проводил долгие допросы с пристрастием и
выслушивал их унизительные просьбы о помиловании. Но какое может быть
помилование?.. А назавтра все повторялось вновь.
Тетя Дуня
однажды все-таки взяла Сергея в церковь. Он, как всегда, молча сопротивлялся,
но, однако, она настояла и буквально за руку привела его под сень святых
церковных стен. Он молчал, но внутри него неистово кипела черная вода, и где-то
в ее глубинах волчком крутилась противная тетя Дуня... Сергей неподвижно стоял
в самом дальнем углу, устремив глаза в пол. На Херувимской его стала сотрясать
икота, захотелось выбежать прочь, но он напрягся и все-таки остался. Проповедь
он старался не слушать, но слова священника врывались в уши и огненными
письменами повисали над темной поверхностью вод:
