Валентин Тихоненко:«Движение стиляг, фарцовка — это был поиск иного подхода к жизни, попытка остаться живым и наполнить свою жизнь интересными связями, людьми, спровоцировать кого-то».
Валерий Попов:«Первые стиляги — это были люди, конечно, самые дерзкие, самые отчаянные, они явно шли на драку с советской властью, они не боялись ничего. Они вышли первые и полегли, их, конечно, всех смяло».
Актеру требуется зритель. Для стиляг сцена — главная улица города. Ее называют между собой не иначе как Бродвеем, или сокращенно Бродом. По Гоголю, Невский проспект — «всеобщая коммуникация Петербурга». Скорее не улица, а демонстрационная площадка, два тротуара — подиума. Всякий приходит других посмотреть и, прежде всего, себя показать.
Примета именно хрущевского времени: «Я не такой, как все». До 1956 года в однообразной массовке ленинградских улиц выделялась только шпана, в моду вошла эдакая приблатненность.
У меня идет все в жизни гладко
И аварий не было пока.
Мне знакома каждая палатка,
Где нальют мне кружечку пивка.
(Песня Юры из к/ф «Весна на Заречной улице», слова А. Фатьянова)
Хулиганы — поначалу единственные, кто не боится выделяться на улице. Только им нипочем ни милиция, ни комсомол, ни общественное мнение. Но теперь на смену плохишам советских улиц приходят совсем другие герои.
Валерий Попов:«Раньше всегда хулиганский город, хулиганские кумиры, все это было так: чем хуже, тем лучше. То есть чем хуже человек учится, чем больше дерзит учителям, чем он неряшливей, чем он страшнее, тем он лучше. Была такая эстетика обратная. А вот тут я почувствовал взлет элегантности, взлет ума, взлет остроумия».
Анатолий Кальварский:«А хиляли по Броду. Это считалось от Литейного до Московского вокзала, вот там мы все хиляли по Броду, и вот там вся эта плесень и ходила».
С семи вечера начиналось всеобщее фланирование по Броду. Брод начинался гастрономом на Невском, 78, называвшимся в народе «Зеркала»: у него были огромные зеркальные витрины. Здесь располагались кинотеатры «Аврора», «Октябрь», «Титан», «Художественный», пивбар на углу с улицей Маяковского, знаменитая сосисочная «Три поросенка», Дом Всесоюзного общества театральных работников. Брод — своего рода социальная сеть на свежем воздухе, возможность узнать свежие новости о кино, джазе, общих знакомых, получить нецензурованную информацию о городских делах, «вписаться» в пикник или вечеринку. «Своих» узнавали сразу — благодаря стиляжьей спецодежде, видной издалека, вызывающей.
Сергей Юрский:«Человек говорил: „А я такой! А у меня вот такой театр! А я иду и мне приятно идти, чтобы все на меня смотрели, и я плевал на всех!“ Это поворот головы на Запад. Это преувеличенное, я бы сказал, провинциальное, карикатурное усиление того, что подглядели сквозь щелку. Подглядели, что происходит там».
Эра Коробова:«Что я запомнила — это фланирование. Причем, все кивали друг другу, некоторые со значением, потому что это были такие деловые свидания… Полно знакомых людей».
Лео Фейгин:«На Невском, как мы говорили — на Бродвее, брат встречался с себе подобными юношами и девушками, которые своим внешним видом, манерой говорить и одеваться очень отличались от простых советских граждан. Все они были интеллигентнейшими, эрудированными, начитанными, талантливыми людьми, жадно ловившими любую информацию, пробивавшуюся с Запада. Это первое послевоенное поколение не интересовалось политикой. Они запоем читали Селина, Марселя Пруста и все, что случайно проскакивало сквозь сети жесткой цензуры. Они смотрели американские трофейные фильмы и слушали джаз. Меня всегда поражала их смелость: страна ковала чугун под громкие лозунги и марши, а вся эта компания умудрялась существовать вне системы».
Валерий Попов:«Я еще помню эпоху хулиганского шика, А уже после этой моды и началась мода стиляг.
Я всегда был расчетливым мальчиком. Стиляга — асоциальный элемент. Открыто на это шли люди, потерянные для карьеры. Я был отличником, но вместе с тем вечером превращался в стилягу. Рано утром надо было занимать очередь в парикмахерскую, чтобы сделать модную прическу, которая называлась кок. Мы выстаивали по три часа. Приходя в школу, я должен был спрятать этот кок. Таким образом, я был одновременно с коком, но как бы и без него. Во мне шла такая социальная борьба. У нас образовался некий тайный орден, в котором было человек двадцать».
