Над вольной Невой. От блокады до «оттепели» - страница 52
Хотя одна сторона Невского и называется «солнечной», Ленинград город хмурый (75 солнечных дней в году) — не Рим, не Ницца. Но, с другой стороны, в послевоенном городе нет ни то что «Бродячей собаки» или «Вены», как в дореволюционном Петербурге, но даже «маленького двойного» в «Сайгоне» или на Малой Садовой — они появятся на десять лет позже. Почти все молодые теснятся вместе с родителями в комнатах коммунальных квартир. Относительная свобода только на улице.
Татьяна Никольская:«В то время у кинотеатра „Октябрь“ располагался продовольственный магазин с зеркальными витринами, у которого собирались так называемые центровые. Молодые люди носили узкие брюки, разноцветные рубашки и ботинки с рифленой подошвой».
Валерий Попов: «Невский тогда был Бродвеем, дорогой стиляг, людей отважных — их выкрутасы вряд ли повторимы в другой стране. Именно они вернули городу после долгого перерыва почти утраченный им иностранный акцент. Наверное, мои ровесники помнят мутные зеркала витрины на углу Невского и Литейного, все наше поколение, сочиняя себя, смотрелось в них».
В стране, где борьба с «низкопоклонством» перед Западом стала частью национальной идеологии, где сверху спущенная нормативность определяла все — от круга чтения, до кулинарных пристрастий, причесок, лексики и «морального облика», проход стиляг по Невскому мог казаться да и был антисистемной демонстрацией.
Валерий Попов:«Стиляга, конечно, и двигаться должен был особенно, идти чрезвычайно расхлябано, раздолбанно, аритмично, как-то все части тела отдельно, вот сначала как-то идет вперед рука, нога отстает, потом он ее как-то медленно подтягивает, в это время рука делает какой-то непонятный жест, голова вращается как у какой-то рептилии, всё должно быть, чрезвычайно замедленно, и в то же время гармонично. Какие-то синкопы музыкальные, то есть это искусство, которым владели немногие. Но если уж он владел, то весь Брод сопровождал его восхищенными взглядами».
Александр Яблонский:«„Как в ненастные дни собирались они…“ У зеркал. В настные дни также. Напротив наискосок, на углу Невского и Рубинштейна, размещалось „Кафе-автомат“. Макароны с сыром или две сосиски с капустой там стоили копейки. Самообслуживание, поэтому официантов не было. Взял закуску, из кармана вынул бутыль портвеша. Одно время там стояли автоматы с вином и пивом. Прям Европа! Подкрепился и пошел. Не забыть надеть придурковатое выражение лица, придать глазам абсолютную бессмысленность, и можно хилять по Броду. Обнажать свой взгляд, настроение лица было опасно: „все бы увидели, как мы их ненавидим“».
Мы помним тех, кто позже прославился — Бродского, Довлатова, Нуреева, Юрского, Шемякина. Но в это время они только часть массовки, рядовые персонажи общего карнавального шествия. В моде знаменитости локального круга, эксцентрики, эрудиты, смельчаки, обладатели невиданных нарядов.
Кафе-автомат на углу Невского и Рубинштейна. Конец 1950-х
Андрей Битов:«Но вот мы встретим однажды… небольшую группку на углу Невского и Малой Садовой, человека три-четыре. Что-то задержит на их лицах наш взгляд… Мы решительно никогда их не видали, и не знаем их в лицо, однако это именно они — самые знаменитые люди Невского того времени! И Бенц, и Тихонов, и Темп. Вот ведь, не были знакомы, а имена помним, как помнит каждое поколение имена тех вратарей и тех центрфорвардов».
Валерий Попов:«В институте я познакомился с кумиром молодежи Юрой Сандалем. Он постоянно от кого-то убегал. Я встречался с ним на какой-то конспиративной квартире, в окружении манекенщиц. Он всегда говорил, что находится на грани гибели, что власти его загнали, как волка в берлогу. Он шиковал, лил шампанское, дарил кому-то свои вещи. Потом Юру все-таки посадили. Видимо, он не только узкие брюки носил…»
Эра Коробова:«Было таких роскошных два человека. Александр Шлепянов — его отец был главным режиссером Мариинского театра… А сам он написал сценарий „Мертвого сезона“… Он был очень элегантный, и всё понимал в одежде. Его учеником и приятелем был Евгений Рейн, и я бы прибавила бы по элегантности — Илья Авербах».
