— Крот, открой бутылку!
Дувидл открывал, но не так ловко, как надо бы. Зажимал бутылку между колен и с силой дергал штопор. Пробка вылетала, а Дувидл так резко откидывался назад, что чуть не падал на спину.
— Гендла! — хохотали гои. — Держи его, а то свалится!
— Гендла! — перекрикивал всех Стефан, насмешливо раздувая ноздри. — Спрячь его к себе под юбку, пусть погреется. Совсем замерз, бедняжка!..
Гендл стоит у буфета, равнодушно улыбаясь, будто смеются не над ее мужем, а над каким-то посторонним человеком. Потом сама начинает открывать бутылки.
— Иди, иди, — говорит она мужу с тем особенным спокойствием, которое всегда так раздражает Дувидла. — Я тут как-нибудь сама справлюсь.
Дувидл не уходит. Он слоняется по шинку, засунув руки в карманы репсового кафтана, но вдруг Стефан, низко наклонившись, зубами хватает Дувидла за полу и рычит, как старый пес:
— Р-р-р-р!
— Ой! — испуганно взвизгивает Дувидл.
Гои падают на столы, захлебываясь смехом.
— Мойше, нье бой ше[44]! Бедненький ты наш…
И Дувидл плюнул на шинок и перебрался к тестю в лес.
Здесь тоже были гои, но это были лесорубы и пильщики, труженики, занятые делом. К тому же Дувидл проверял бревна, ставил на них печать, и на него смотрели с уважением. Он стоял среди огромных деревьев, наблюдал, как их валят и распиливают, и был счастлив.
— Живо! — покрикивал он на рабочих, подражая тестю.
Он чувствовал себя властелином над высокими соснами и могучими буками, которые чем-то напоминали ему Стефана. Дувидлу было приятно, что по одному его слову любой из этих исполинов тотчас будет повержен. Он чувствовал в себе великую силу. Судьба деревьев в его руках: захочет — будут расти, захочет — погибнут. Захочет — их распилят на куски, захочет — порубят в щепки и сожгут.
Домой он приезжал только на субботу, праздник или годовщину смерти кого-нибудь из близких. И каждый раз, приехав, донимал Симху-Бинема.
— Симха-Бинем! — зовет он, едва войдя в дом. — Как учеба?
Симха-Бинем молчит.
— Симха-Бинем, какую главу Торы на этой неделе учат?
Симха-Бинем молчит.
— Ты что, онемел?
Симха-Бинем молчит.
— Наглец! Ну, я тебе покажу!
Симха-Бинем молчит.
Дувидл больше не может сдержаться. Кидается на сына и бьет, бьет изо всех сил куда попало, словно хочет выместить на нем всю свою злость, расквитаться со всем, что так ненавистно ему в этом доме. А Симха-Бинем по-прежнему не издает ни звука. Тупо молчит, закусив губы, только глаза смотрят в сторону, широкие плечи слегка вздрагивают, да чуть сутулится крепкая, как доска, спина.
От этого наглого молчания Дувидл совсем выходит из себя. Он уже не соображает, что делает, бьет и не может остановиться. Только когда у ребенка начинает течь кровь, он пугается, опускает руки и хрипло говорит:
— Уберите его от меня… Пошел вон!
Симха-Бинем забирается на сеновал. У него там два голубя, «он» и «она». Симха-Бинем кормит их червивым горохом, который бабушка Тирца выбирает из хорошего, кошерного. Гоняет их ремнем от штанов, чтобы лучше летали, и смотрит, как они спариваются.
Проходит несколько часов. Его уже ищут по всему местечку, но он не слезает. Лежит на сене, ловит мух, развлекается, втыкая им в зад соломинки. Он ненавидит отца.
Все уже с ног сбились.
— Симха-Бинем, где ты?
Бабушка Тирца даже охрипла:
— Симхеню, деточка моя!
Но он не отзывается. Только вечером, когда кто-нибудь со свечой в руке заглядывает на чердак, он не спеша спускается по лестнице. С волчьим аппетитом глотает разогретый ужин и молчит.
Бабушка Тирца начинает его воспитывать:
— Будешь отца любить? Будешь отвечать, когда он тебя спрашивает?
Симха-Бинем открывает набитый рот, так что плохо пережеванная пища чуть ли не падает обратно в тарелку, и отвечает:
— Нет.
Бабушка Тирца сердится:
— Сын должен любить отца! Наказание — это для твоей же пользы.
Симха-Бинем поднимает от тарелки голову, задумывается, выставив вперед широкие ноздри, и вдруг говорит:
— Вырасту — убью его.
