— Еще бутылочку, Гендла! Твое здоровье, красавица!
* * *
Свадьбу справили, как в любом богатом еврейском семействе. Собралась вся родня от мала до велика. Сделали холщовый навес, под ним расставили столы. Музыканты приехали сразу из нескольких городов. Отмечали свадьбу после праздника Швуэс[37]. Уже стояла жара, но невесту облачили в тяжелое шелковое платье, отороченное мехом, и калоши, новехонькие, с неотклеенными ярлычками из магазина. Так ее и повели к синагогальному двору, нацепив на нее все самое лучшее и дорогое, что для нее купили.
Жених вышагивал в белых чулках до колена, блестящем атласном кафтане и хорьковой шубе, которую заказал для него будущий тесть. На маленькой, коротко постриженной головке огромная меховая шапка, на ногах легкие туфли. В калоши его не обули: мать, суровая женщина в украшенной цветочками и ягодками шляпке с вуалью, решила, что это будет нескромно.
Вдруг произошла небольшая заминка. Уже подойдя к балдахину, жених вспомнил, что надо бы совершить омовение. Обратились к реб Шие.
— Дувидл, негде, — сказал тот. — Сгорела миква[38] у нас.
Наклонился и тихо добавил на ухо:
— Даже невесту пришлось в соседнее местечко везти…
— Я без омовения под балдахин не пойду, — упрямо сказал жених Дувидл. — Мне так надо.
— Надо? — переспросил реб Шия, состроив благочестивую мину, как простой человек, что захотел породниться со знатным семейством. — Что же делать-то?
— Может, тут какая-нибудь река неподалеку? — спросила мать жениха.
— Нет. До Вислы пять верст.
— А что, если набрать воды из колодца и облиться? — вмешался сын реб Шии, неученый парень с воротничком.
— Что за чушь он болтает?! — воскликнула мать жениха, качая всеми цветочками и ягодками на шляпке.
С тех пор как умер ее муж-раввин, она стала говорить совсем как мужчина, да не простой, а знаток Талмуда. И сейчас злилась, что должна породниться с невеждами из-за денег.
— Тут речь об омовении, а он — «облиться»! Как будто надо всего лишь на руки полить перед трапезой.
— Иди, иди отсюда! — Реб Шия тоже рассердился на сына-неуча, который так опозорил его перед сватьей в шляпке с вуалью.
— А знаете что? — повернулся Дувидл к матери, сверкнув глазами. — Я прямо в колодец залезу.
— Дувидл, да ты что? — удивился реб Шия. — В колодец? Откуда воду берут?
— Подумаешь! — махнул рукой Дувидл.
— Сынок, ты же, не дай Бог, простудишься! — забеспокоилась мать.
— От омовения не простужаются, — отрезал Дувидл. — Мне так надо!
Реб Шия пытался возражать, но Дувидл стоял на своем. Каббалист и упрямец, такого не переспоришь. Еще и мать взяла его сторону. Все качала головой и сердилась, как мужчина. А Дувидл повторял загадочную фразу: «Мне так надо!»
В конце концов, совсем напуганный этими непонятными словами, реб Шия крикнул кучеру, польскому парню:
— Валенты, поставь лестницу в колодец! Быстро!
Когда жених, три раза окунувшись в ледяную воду, обессиленный (он поел только накануне, а до этого несколько дней постился), замерзший, дрожащий, захотел вылезти и одеться, у колодца уже собралась галдящая толпа гоев с урядником во главе.
— Вон он, совсем голый! — нарушали вечернюю тишину громкие крики.
— Вытащите лестницу! Пусть там и сидит!
— Тьфу, чтоб его! Колодец испоганил.
— Ноги ему за это переломать!
— Арестовать!
— Прогнать по всем улицам в чем мать родила!
— Молчать! — рявкнул урядник, перекричав всех сразу. — Дайте протокол написать, скоты.
Он широко расставил ноги, вытащил из-за голенища тетрадку, пристроил ее на спине у одного из гоев и задумался, не зная, с чего начать.
Пока урядник потел, сжимая в пальцах карандаш, к толпе подошел реб Шия.
— Эй, вы чего тут друг другу голову дурите? Бочонок пива ставлю! В такую жару пиво пить надо, а не блеять, как овцы. Что, не так?
— Так, пан Шия, твоя правда! — отозвались все хором, тут же оставив злость и облизывая усы в предвкушении прохладного напитка.
Дувидл вылез из колодца совершенно синий. С пейсов струйками бежала вода, его трясло от холода и от испуга.
Стоя под балдахином, он с первого раза не смог разбить каблуком стакан, который положили к его ногам. Парни захихикали.
