— Заремба, ты мне свет заслоняешь…
Пан Заремба опускает сначала глаза, потом руки и тихо отходит в сторону.
Едва юноша сел в карету и укатил под щелканье кнута, как Генстый начал во весь голос им восхищаться. Все же он завидует ему, хоть и знает, что зависть не самая большая добродетель.
— Замечательный молодой человек! — говорит Генстый, облизывая губы. — Он достоин этого сокровища, несомненно, достоин…
Вдруг Фабиан вытаскивает из-под стола подлинник и протягивает священнику:
— А для тебя и подделка сойдет. На, держи!..
Генстый осторожно ощупывает копье и вытирает пальцы о сутану. Он боится взять его в руки: не иначе как Фабиан придумал какую-нибудь новую шутку. Заремба таращит глаза, кажется, они сейчас вылезут из орбит.
Чего-чего, но такого он не ожидал! Переводит взгляд с Фабиана на копье и обратно. От неожиданности голова пошла кругом.
— Фабиан, — заикается он, — Фа… би…
Фабиан ладонью затыкает ему рот и грозит пальцем:
— А ну цыц!
Генстый совершенно растерян. Хлопает ресницами, озирается по сторонам. Ему очень хочется принять подарок, да как-то страшновато.
— Эй, Фабиан, знаешь что…
А Фабиан берет Зарембу и Генстого под руку и ведет к двери.
— Пойдемте-ка к панне Малгоше, Генстый бенедиктина поставит…
Генстый сияет. Он знает: если Фабиан заговорил о бенедиктине, значит, можно взять подарок, это не розыгрыш. Ксендз отряхивает от пыли сутану и хлопает Фабиана по спине:
— Три бенедиктина и на закуску пряники медовые…
Фабиан щекочет Зарембе живот и подмигивает священнику:
— Ага, и картиночки итальянские, репродукции кое-какие интересные… Да, Генстый?..
На другой день, с утра пораньше, Фабиан взял Бальтазара на веревку и повел к Висле, чтобы утопить.
Мариенштадт просыпается. Сонные рабочие с глиняными горшками в руках шагают, обгоняя друг друга, по ухабистым, плохо вымощенным тротуарам. Мужики, все в песке, толкают груженные кирпичом тачки, шаркая ногами по мостовой. Из старых, покосившихся домов в водосточные канавы бегут белые от мыльной пены ручейки, пахнет несвежим бельем, свиными шкварками и потным, грязным женским телом. А Фабиан, нарядный, завитый, идет себе не спеша, Бальтазар — по левую руку, Пудель — по правую.
Прохожие останавливаются.
Все знают Фабиана, все с ним здороваются. Рабочие торопятся, их зовет фабричный гудок. Они лишь немного замедляют шаг, отворачиваются, чтобы не рассмеяться пану Фабиану в лицо, и кричат:
— Пане Фабиане, вы бы лучше на них верхом ехали!
А у баб, которые идут в Старый город за покупками, время есть, они кланяются и шутят:
— Куда это вы их ведете, пане Фабиане? На скотный рынок, что ли?
Фабиан снимает твердую коричневую шляпу и с улыбкой отвечает:
— В баню их веду, голубушки мои, помыть немножко…
Женщины смеются. Всегда приятно побеседовать с паном Фабианом. Во-первых, он умеет очень смешно говорить в рифму. Во-вторых, любит ввернуть сальную шутку, да такую, что аж в жар бросает, дрожь пробирает с головы до пят. А то, бывает, и рукам волю даст, может потискать слегка. Они всегда рады его видеть, женщины с Вислы. Подходят ближе, дивятся на огромного, пушистого кота и пытаются угадать:
— Не иначе как вазу разбил, негодник, или бутылку вина опрокинул. А, пан Фабиан?
Фабиан натягивает веревку, тащит за собой кота и командует собаке:
— П-с-с, Пудель, п-с-с!..
Пудель рад служить, он с удовольствием подгоняет Бальтазара. Пес удивлен: чтобы кота выводили гулять на поводке, такого он еще не видел. Ему очень хочется поиграть с Бальтазаром, опрокинуть его на спину и повалять по земле. Это было бы весело!
Но Бальтазару не до игр. Хотя кота еще с вечера освободили от прищепки, хвост так болит, словно на нем висит горящее полено, которое одновременно и обжигает, и жмет. Бальтазар уверен, что прищепка никуда не делась. Если бы он мог, он бы опять закружился быстро-быстро, так быстро, что поймал бы свой пылающий хвост зубами, откусил бы его напрочь и порвал когтями в мелкие клочки. Кот оборачивается назад, шипит, скалит зубы, выпускает когти, выгибает спину и рвется с веревки. Кажется, он готов взлететь, подняться над крышами, мостовыми и головами прохожих, но рука Фабиана тверда, а шнурок сдавливает шею, врезается в кожу и мясо, душит так, что у кота темнеет в глазах.
