— Ну хватит паясничать, старик.
— А как же Моисеич?! — вспомнил Саша. — Мы же решили, что ему надо купить джинсы!
— Хороший ты парень, Слонимский, — сказал Коля.
— Не пугай меня, старик, умоляю…
— Я только что бросил пить, — хмуро сообщил Коля. — Прошу отнестись с пониманием.
— Родноверие! — шепотом прокричал Саша. — Слово-то какое!
— И поэтому я очень суров.
— Мой шедевер! Я, может, уже ничего лучше не выдумаю, чем родноверие! Не губи!
— Я дам Моисеичу сто рублей. И посмотрю, что будет.
Слонимский издал неясный задушенный звук.
— Единство стиля, — сказал Коля. — Нужно сохранять единство стиля, понимаешь? С начала спектакля идет постепенное нагнетание абсурда. И, значит, в конце нашей оперетты сделать работу должен абсолютно посторонний человек за сто рублей. Это будет стильный и естественный бесславный конец родноверия.
— Может, ты сегодня все-таки еще рюмочку… — осторожно предложил Саша. — А то что-то мне за тебя боязно.
— А джинсы я потом Моисеичу подарю, — сказал Коля.
В ордена Трудового Красного Знамени газете «Лесная промышленность» сотрудникам выдали «продуктовый заказ» — шпроты, растворимый кофе, пачка «чая со слоном», кусок сервелата, коробка невкусных конфет, еще какая-то мелочь, пара пакетов крупы, и все это счастье завернуто в серую упаковочную бумагу. Юная стажерка Аня пыталась утрамбовать заказ половчее, но тот у нее расползался и разваливался.
За столом, на углу которого Аня мучилась с заказом, сидел индифферентный главный художник.
— Извините, пожалуйста, — позвала Аня. — У вас не найдется веревочки? Мне заказ перевязать, а то не донесу.
Художник вяло огляделся по сторонам, потом остановил мутный глаз на телефоне. Неожиданно энергичным движением оторвал от него кабель. Выдернул другой конец из розетки. И протянул Ане.
— Вот тебе, девочка, и веревочка! — сказал он ласково.
После чего опять впал в прострацию.
Аня стояла с кабелем в руках, даже не думая, как дальше себя вести, а пытаясь хотя бы осмыслить ситуацию. С ней такого раньше не бывало, а ведь она успела кое-что повидать в жизни и поступила на журфак с производства. Но, похоже, она еще мало знала о советской журналистике.
Распахнулась дверь, и в кабинет бодрым шагом вступил единственный специальный корреспондент газеты, импозантный мужчина лет сорока пяти с благородной сединой. От него вкусно пахло дорогим одеколоном и немножко коньяком.
За дверью в коридоре остался ждать какой-то здоровенный дядька с фотографическим кофром.
Спецкор кивнул Ане, бросил короткий взгляд на художника, подошел к телефону, снял трубку и набрал номер.
— Здравствуйте, это некто Королев, — сказал он в трубку. — У вас уже кончилось совещание? Меня просили звонить после трех… Жду.
Аня не придумала ничего лучше, чем спрятать телефонный кабель за спину.
— Понял вас, спасибо. Буду через полчаса.
Спецкор положил трубку и сообщил в пространство:
— Меня вызывают. Я уехал. До завтра.
И вышел из кабинета.
Аня проводила спецкора взглядом, полным благоговейного ужаса, смешанного с искренним восхищением. Такого она точно раньше не видела.
Ей еще многое предстояло узнать о советской журналистике.
Кирилл Бенедиктов.
Операция «Гнев Перуна»
1
— Отсюда иди на Волчью звезду, — сказал кто-то, невидимый в темноте. — Три сотни саженей и еще семь пядей.
«Во лбу», — добавил про себя Егорка, но вслух сказал:
— Фонарик бы мне.
— Обойдешься, — отрезал невидимка. — Волк — зверь ночной.
И недружелюбно замолчал. Стало ясно, что дальнейшие расспросы приведут к неприятностям. Егорка еле слышно вздохнул — и пошел.
Ночное поле было огромным и сыроватым. Волчья звезда — она же планета Венера — висела над темной кромкой чего-то, похожего на лес, но Егорка не был уверен, что тут есть леса. Он считал шаги, изо всех сил стараясь не сбиться. Двадцать один, двадцать два, двадцать три… В сажени три шага, значит, триста саженей — девятьсот шагов. Но это если сажень казенная. В маховой сажени два с половиной шага, а в косой — три с половиной… Вот же дурацкая система, непонятно, как предки вообще ею пользовались. Впрочем, и карты тогда были не просто приблизительными, а совершенно фантастическими… Семьдесят шесть, семьдесят семь… или восемьдесят семь? Егорка остановился, перевел дыхание. Нет, вроде бы семьдесят семь. То есть двадцать пять с небольшим сажен. Джинсы были уже мокры до колен. Туман или роса? В кроссовках хлюпало. Похоже, поле-то было заболоченное. А если на пути встретится канава или ров? Егорка пошел осторожнее, считать шаги стало даже проще, но теперь он ступал не так широко, и пришлось пересчитывать все заново. Высокая мокрая трава доходила уже до лица. Он пару раз зачем-то схватился за нее и порезал ладонь. На трехсотом шаге под ногами заполошно забилось маленькое черное существо, захлопало крыльями и, обдав неприятным птичьим запахом, унеслось в темное небо. Сердце пропустило два такта, потом пошло снова, но уже не так уверенно.
