— Очень жаль, — ввернул Коля. — Сдается мне, всем было бы легче, если бы они зашли за русской идеей на овощную базу!
— Да уж наверняка… А «Прогресс» у конторских под колпаком, они через него всякое мутят и знают там каждую собаку. Постучались к Сагаловичу, сказали: пиши нам идею, срок — полгода. Рукопись проведут через издательство, оформят по высшей ставке, со всеми возможными надбавками, получится восемьсот за лист, итого шесть четыреста. А куда потом денется текст и как деньги спишут, — Сагалович говорит, не его печаль. Я так понял, это у них в порядке вещей и не первый раз. Ну и сложилось у меня впечатление, что с гэбэшником, который русскую идею курирует, Дима тоже поделится за его доброту. Тысчонкой как минимум.
— Еще один щедрый парень.
— Да ему уже не до денег, сроки-то летят! Он сначала губу раскатал на всю сумму, а потом сел за работу — и увидел, что дело табак. Не может написать ни одного связного предложения. Не в силах даже компиляцию составить. Месяц тыркался, другой — глухо. Пытался книгу какого-то эмигранта передрать слово в слово — а все из рук валится. Пришел к Тугеру, говорит — спасай, даю двушник, иначе мне хана. Дима же не знал, что у Бобы та же болезнь, только не от зашитости, а наоборот! Ну, я его осчастливил, конечно, этой судьбоносной информацией… А он в ответ: теперь понимаю, зачем Тугер меня на три куска развел! Целый день торговались…
— Откровенный какой Дима.
— Во-первых, ему тоскливо в зашитом состоянии. Во-вторых, я ему всю цепочку рассказал, и он за голову схватился. Его от фамилии Шульман прямо затрясло. Говорит, не дай бог в Конторе узнают, сделают всем обрезание по самое никуда. А в-третьих… Почему бы редактору отдела издательства «Прогресс» не быть откровенным с человеком, который снимал, как товарищ редактор, пьяный до изумления, кидает жюльены в стену?
— Какой-то пошлый водевиль, — пробормотал Коля. — От начала до конца — нелепая дешевая оперетка. В постановке любительского театра из захолустного местечка. Евреи-алкоголики на подсосе у кагэбэшников. Кагэбэшники в доле с евреями-алкоголиками. И никто не может сам написать ни слова! И два непутевых репортера, которых выгнали из газеты «Воздушный транспорт» за идиотизм, после того, как выгнали из газеты «Гудок» за пьянство, должны всех спасти, выдумав за тысячу рублей русскую идею в объеме двухсот машинописных страниц…
Коля снял очки и уткнулся лицом в ладони.
Он еще хотел воскликнуть: «Да это уму непостижимо!» — но передумал.
Вполне постижимо для тех, кто знает, что такое советская журналистика, и с чем ее едят, и как она сама живыми людьми закусывает.
— И не говори, — поддакнул Саша. — А знаешь, что самое грустное? Мы не можем разогнать этот колхоз «Еврейский партизан» и забрать все деньги себе. Денег нет!
Коля даже слегка оживился. Выглянул одним глазом.
— Они паникуют не только из-за сроков, — объяснил Саша. — Сагалович взял в «Прогрессе» три тысячи аванса, и сразу весь его потратил, дачу купил. Тугер под свою будущую долю наделал долгов. Остается Шульман. Я его хорошо припугнул, и в принципе мог бы дать ему под зад коленом. Но, если верить Инессе, третья жена Шульмана — бывшая вторая жена Тугера и заодно племянница Сагаловича. Или наоборот, я уже забыл, да и пофиг. Короче, это даже не мишпуха, а форменный антисионистский комитет советской общественности. Если он выступит против нас единым фронтом и нажмет на все педали… Я не умею работать на бензопиле. А ты? Это будет лучшее, что сможет нам предложить лесная промышленность. Значит, либо тысяча, либо ничего. Я подумал — лучше синица в руках, чем утка под кроватью, — и взял у Шульмана три сотни. Правильно сделал?
— Неважно, — сказал Коля.
— То есть? — Саша насторожился и сел прямее.
— Знаешь, я просто не хочу в этом участвовать.
— Да ты что, старик… — Слонимский от неожиданности поперхнулся.
Коля молчал, глядя мимо него.
Саша еще по инерции бодрился, но в голосе его появились умоляющие нотки. Он пытался поймать Колин взгляд — безуспешно.
— А чего ради я Шульмана тряс? Он у меня теперь вот где, — Саша показал могучий кулак. — Все выболтал, как миленький… А в задницу целовать — думаешь, это фигура речи? А пришлось! А я вообще-то женатый! А потом…
