Все могло обойтись — ну пошутили спьяну, с кем не бывает, — но, когда милиционеры извлекали друзей из купе, Коля уронил с верхней полки на голову сержанту объемистый рюкзак с чем-то железным. Глухо бумкнуло и звонко лязгнуло. Сержант напрягся, будто почуял нечто знакомое, попросил открыть рюкзак и после недолгого вялого сопротивления обнаружил шикарный самогонный аппарат из нержавейки, качества едва ли не промышленного. Собственно, Коля за ним и ездил в эту командировку.
Коля заявил, что рюкзак нашел (где, не помнит, был нетрезв, может, на этой самой верхней полке) и прихватил с собой, видимо инстинктивно, поскольку как раз пишет разоблачительную статью о самогоноварении в среде интеллигенции для журнала «Наука и религия». Но сейчас он протрезвел и требует аппарат немедленно принять, оформив добровольную сдачу по всем правилам. А Саша вовсю щелкал зеркалкой, фотографируя Колю с аппаратом в окружении ментов, и кричал, что снимки поставит в номер завтра же. Отличная будет заметка: «Так поступают советские люди» — наш журналист нашел в поезде аппарат и на первом же полустанке сдал его в милицию! Ура, товарищи!..
— Зачем?.. — только и спросил главред, когда очень грустный Коля прибыл к нему на ковер.
— Видите ли… Вот выйду я на пенсию, а у меня на даче яблони. И я представил — как это будет здорово, когда вьюга за окном, и всю Россию замело снегом, а я сижу у теплой печки в кресле-качалке, под клетчатым пледом, с томиком Пушкина на коленях…
— Повести Белкина, — мечтательно протянул главред. — Метель же.
— Да-да, совершенно верно.
— И в бокале у тебя домашний кальвадос. Собственной выгонки. Сделанный с любовью. Эх…
— Именно так. Видите, вы сами все понимаете…
— Тогда Ремарк нужен, а не Пушкин. Если кальвадос. Чтобы было единство стиля.
— К Пушкину все подойдет, — убежденно заявил Коля.
— И в этом ты прав, — согласился главред. Тяжело вздохнул и рявкнул: — Идиот! Ты не доживешь до пенсии! Самогоноварение в среде интеллигенции, мать-перемать! Уголовную статью в рюкзаке тащил, прикрываясь заданием редакции! От шести до семи лет с конфискацией! Другой бы ехал тихо, как мышь, а ты нажрался и спалился! А я ведь тебя просил!.. Ну кто ты после этого, Коля?!
— Наверное, идиот, — предположил Коля.
— Именно. Только не думай, что князь Мышкин, хорошо?
— Нет-нет. Просто рядовой идиот… Слонимского не наказывайте, он ни в чем не виноват.
— Дорогой мой, — произнес главред ласково, — здесь не богадельня. Это я вам со Слонимским еще похороны дедушки не припомнил! Два брата-ренегата! Вам наплевать на газету! А здесь такие люди работали…
— Ильф и Петров, — подсказал Коля, которому это все уже надоело, он предчувствовал скорый конец и не видел смысла его оттягивать. — Слушайте, а за что их выгнали? Как должны были нахерачиться два еврея, чтобы их выперли из этой синагоги? И почему уволился легендарный поэт-долгожитель Саша Красный? Тоже, кстати, еврей…
Главред швырнул в него ежедневником.
Дело спустили на тормозах, но с «Гудком» пришлось расстаться, потому что чаша терпения и все такое прочее.
У Слонимского жена была дама темпераментная и разбила ему нос сковородкой. Колина супруга просто молча забрала дочку, уехала к маме и подала на развод.
Коля так расстроился, что бросил пить. Саша посмотрел на друга — и тоже бросил. Они вдвоем являлись в Дом журналиста и там не пили, наводя тихий ужас на коллег. Не пили неделю. Две недели. Чего им это стоило — ведь оба жили на допинге последние лет двадцать… Ну, чисто физически ничего страшного. Даже белой горячки они счастливо избежали. Разве что у Коли тряслись руки, а Саша обильно потел. Но глядеть на повседневную жизнь столицы нашей социалистической родины трезвыми глазами — вот была подлинная жуть.
— Как вообще можно существовать натрезвя в этой стране? — поражался Коля. — Она же серая. Вся. Серая с красными пятнами.
— Как моя физиономия, — вздыхал самокритичный Саша.
— А мы еще думали, почему спивается народ… Обратил внимание, какие все некрасивые? — шепотом поделился открытием Коля.
— Только сейчас заметил? Лица-то ничего, это ты зря, просто людям не во что одеться.
