Нада обитает внутри этого талисмана, но не заперта в нем навсегда. Она может выйти из него в тело живого человека, если тот пригласит ее это сделать.
Так я и поступлю. Мы с Надой станем единым целым — еще более неразлучными, чем я желал прежде. И я не сделал этого раньше лишь потому, что хотел навестить тебя и узнать, как тебе живется в Дании...
Ингеборг закричала громче прежнего и отпрянула.
Тауно встал, возвышаясь над ней, накрыл ее виски ладонями и г тревогой произнес:
— Успокойся. Ведь Нада спокойна, потому что готова разделить мою судьбу.
Ингеборг еще дрожала, но все же отчасти овладела собой, хотя не осмелилась встретиться с ним взглядом.
— Найди кого-нибудь вместо себя, — простонала она. — Ты сможешь, если захочешь.
Нахмурившись, он выпустил ее.
— Я думал об этом, но Нада отказалась, и она права. Такая подмена будет нечестной, потому что на ней лежит проклятие.
— Но какая-нибудь отчаявшаяся девушка... или язычница, или. Ведь она многое получит от этого, разве не так? Тебя... в мужья... и что еще?
— Вечную молодость вилии, ее власть над воздухом и водой. И еще она сохранит свое любящее солнце тело. Да, кстати, Нада — очень ветреный и капризный дух.
— И все равно ты отыщешь многих, кто с радостью согласится на такую сделку.
— И откажется от Бога, не зная, какая судьба ее ждет, когда погибнет тело? Этого ни один волшебник не сумел мне сказать или узнать. — Тауно покачал головой. — Нада не согласится. И я, если хочу остаться честным после того, как она мне все объяснила, не имею права допустить такое.
Ингеборг подняла голову, умоляюще всплеснула руками:
— Но кем ты станешь?
— Этого я тоже не знаю, поскольку я существо волшебного мира, — ответил он. — Поэтому я и решил отложить все на несколько дней и ночей и провести их с тобой, моя верная подруга.
— Но разве ты... не боишься? Ведь ты никогда больше не будешь Тауно.
Он выпрямился во весь рост, отбросил на стену огромную тень.
— Я Тауно, которого зовут Смерть Спрутов! — загремел он. — Мне ли бояться принять в себя мою невесту?
Она долго сидела молча, пока он не коснулся ее, прошептав:
— Час уже поздний. Не пойти ли нам спать? Правда, сегодня после всех наших разговоров я смертельно устал. Давай просто выспимся. Ты ведь поймешь меня, Ингеборг? Ты всегда меня понимала.
Во второй комнате Ингеборг спала.
Когда дыхание Тауно стало ровным, она тихо встала, разожгла лучину от тлеющих в очаге угольков и от огонька лучины затеплила тонкую свечку. Потом вернулась в спальню. Свечка залила комнатку охряным полумраком, но его хватало, чтобы разглядеть Тауно.
Он не захотел укрываться одеялом и теперь, обнаженный, лежал на тюфяке на правом боку. Его грудь поднималась и опускалась, заставляя шевелиться островки теней возле выпуклых мышц. Прядь волос упала на бровь, другая легла на щеку. Лицо Тауно было невозмутимо-спокойным. На согнутой руке примостился урчащий кот.
Тоже обнаженная — она ощущала пятками соломинки, слышала шорох и улавливала ноздрями их еле ощутимый аромат, — Ингеборг осторожно подошла к постели, затем сняла со стены распятие. На том же колышке висел и талисман Тауно.
(— Выброси его, — молила она. — Тогда ты обретешь спокойствие и будешь видеть свои, настоящие сны.
— Но ей будет так одиноко...
— Я вижу на тебе следы, оставленные мстительной природой. Разве Нада не захотела бы избавить тебя от них?)
Опасаясь смотреть на Тауно дольше нескольких ударов сердца — а вдруг он проснется? — Ингеборг взяла талисман за шнурок и снова выскользнула в соседнюю комнату, закрыв за собой дверь. Там она облегченно вздохнула и подняла талисман, осветив его огоньком свечи.
Он был легок и в то же время тяжел, как весь мир. Тускло поблескивающая кость превратилась в небосклон, накрывший ее бездонным куполом, под которым летела темнокрылая птица, заслоняя собой полную луну; она была землей внизу, она была морем. Купол отгородил ее от всех звуков, и тишина опустилась на нее безмолвным снегопадом, окутывая прохладой, пока во всей этой безбрежности не осталось никого, кроме нее.
И когда наступила полная тишина, Ингеборг услышала в глубине своей души еле слышный голос, похожий на умирающее эхо:
