— И они так и будут драться за то, чтобы через каких-то пять лет превратиться в облачко газа? Да стоит ли спасать таких идиотов?
— Они не идиоты, милорд. Просто их потрясло известие о том, что их мир обречен на гибель. Большинству потребуется много времени, чтобы привыкнуть к этому, залечить эту рану, прежде чем они смогут мыслить рационально. Многие так и не смирятся. И, милорд… какими бы логически мыслящими, какими бы развитыми мы себя ни считали, мы все же остаемся животными. Наш разум — не более чем прислужник инстинкта. Не будем же смотреть свысока на старкадийцев. Если бы мы и мерсейцы, большие и крутые космические расы, были бы поумнее, то не воевали бы.
— Мы и не воюем.
— Это еще неизвестно, милорд.
Хауксберг покраснел и сказал холодно:.
— Благодарю за фильм. Я упомяну о нем в своем докладе.
— Может быть, ваша светлость соизволит подчеркнуть, как нам необходимы квалифицированные кадры, — взмолился Райднур. — Вы видели лишь немногое из того, что предстоит сделать на одном крошечном участке планеты. А ведь перед нами целый мир, миллионы живых существ, тысячи общин. Многие нам неизвестны даже по названию — они лишь белые пятна на карте. Но в этих белых пятнах тоже живут думающие и чувствующие существа. Мы должны добраться до них, спасти их. Всех мы охватить просто не сможем, но каждый спасенный — это лишнее оправдание существования человечества. И видит Бог, милорд, человечество нуждается во всяком оправдании, которое может приобрести.
— Красноречивые слова, — сказал Хауксберг. — Пусть правительство его величества само решает, насколько большой бюрократический аппарат оно готово создать ради кучки дикарей. Это не моя епархия. — Он встал, Райднур тоже. — Всего вам доброго.
— Всего доброго, милорд. Спасибо, что зашли. А, мичман Флэндри. Вам что угодно?
— Я пришел попрощаться, сэр. — Флэндри вытянулся по стойке «смирно». — Мой транспорт уходит через несколько часов.
— Что ж, до свидания. Желаю удачи. — Райднур даже пожал ему руку. Но как только Хауксберг, а следом Флэндри, вышли за дверь, он вернулся к своему столу.
— Пройдемся по городу, — сказал Хауксберг. — Хочу размять ноги. Нет, идите рядом. Нам нужно кое-что обсудить, юноша.
— Да, сэр.
Они молча дошли до луга, поросшего высокой серебристой квазитравой. С ледников дремлющих гор долетал ветерок. Какое-то крылатое создание кружило над головой. «Даже если спасти всех разумных старкадийцев, — подумал Флэндри, — все равно они будут лишь каплей в море жизни, которая радуется солнцу на этой планете».
Плащ Хауксберга хлопал на ветру. Виконт запахнулся поплотнее.
— Итак, — сказал он, глядя прямо на своего спутника, — вот мы и встретились, а?
Флэндри заставил себя не отводить глаз.
— Да, сэр. Надеюсь, последующее пребывание милорда на Мерсейе было приятным.
— Экий наглец! — рассмеялся Хауксберг. — Далеко пойдете, если раньше никто не пристрелит. Да, можно сказать, что у нас с советником Брехданом состоялись весьма интересные беседы, когда пришло известие отсюда.
— Вы… вы, кажется, условились считать, что космический бой произошел лишь потому, что оба командира неверно поняли свои приказы.
— Так и есть. Мерсейю не меньше нас поразило известие о бродячей планете, случайно обнаруженной нашими космическими силами. — Все добродушие Хауксберга пропало. Он с неожиданной силой схватил Флэндри за локоть и сказал сурово: — Всякая информация, противоречащая этому, является государственной тайной. Выдача этой тайны кому-либо, даже намеком, расценивается как измена. Ясно?
— Да, милорд. Меня уже предупредили.
— Это для вашего же блага, — сказал Хауксберг уже мягче. — Соблюдение тайны требует снятия всех обвинений против вас. Сам факт, что они вообще выдвигались, как и тот, что во время нашего визита на Мерсейю случилось нечто из ряда вон, переходят в разряд особо секретных. Вам ничто не грозит, юноша.
Флэндри заложил руки за спину, чтобы не показать, как они сжались в кулаки. Он отдал бы десять последующих лет своей жизни, чтобы разбить в кровь это улыбающееся лицо. Вместо этого он вынужден был сказать:
— Будет ли милорд столь добр, что дарует мне и свое личное прощение?
