смущаюсь.
Оливковый
Аполлон
подталкивает
ее
ко
мне
–
еще,
еще,
с
налаживающимся
ритмом.
Ей
не
за
что
держаться,
и
она
оказывается
ко
мне
все
ближе;
мне
нужно
было
бы
уйти,
мне
нельзя,
но
я
остаюсь,
сердце
бьется.
Теперь
она
заглядывает
мне
в
глаза
–
хочет
установить
связь.
Зрачки
блуждают,
она
смотрит
на
мои
губы…
Я
отворачиваюсь.
Тут
везде
наблюдение,
говорю
я
себе.
Остановись.
Здесь
за
всеми
смотрят.
Тебя
вычислят.
Ты
не
должен
даже
находиться
тут,
а
уж
если…
В
новом
мире
люди
не
стесняются
своего
естества,
они
готовы
выставлять
себя
напоказ,
интимность
стала
публичностью.
Им
нечего
скрывать,
не
от
кого.
Семья
после
введения
закона
о
Выборе
потеряла
смысл;
она
как
зуб,
в
котором
стоматолог
убил
нерв:
через
некоторое
время
сама
собою
сгнила
и
развалилась.
Все.
Пора,
пока
не
поздно.
Ухожу.
Уплываю.
- Ну…
–
шепчет
она.
–
Ну
пожалуйста…
Ну…
Бросаю
взгляд.
Только
один.
Толчок…
Толчок…
Она
в
шаге
от
меня.
Слишком
близко,
чтобы
не
соскользнуть…
Я
на
самом
краю…
Тянется
ко
мне…
Вытягивает
свою
шею…
Не
может
дотянуться.
- Ну…
Я
уступаю.
Встречаю
ее.
Она
пахнет
фруктовой
жвачкой.
Губы
у
нее
мягкие,
как
мочка
уха.
Целую
ее,
доступную,
просящуюся.
Беру
ее
за
затылок.
Ее
пальцы
сбегают
вниз
по
моей
груди,
по
животу,
неуверенно
–
и
вдруг
царапают
меня.
Ее
настигает
боль,
соленая
и
сладкая,
и
она
хочет
поделиться
ей.
Ее
сбивчивый,
бессмысленный
шепот
громче
слаженного
пения
тысячи
чаш.
Симфония
тел
мощней
симфонии
мелодий.
Еще
чуть,
и
я
пропал.
И
тут
откуда-‐то
сверху
доносится
визг.
Отчаянный,
истошный
–
я
таких
никогда
не
слышал,
кроме
как,
разве,
на
работе.
Он
нарушает
гармонию
музыки
купален,
и
его
мечущееся
эхо
не
дает
этой
гармонии
восстановиться.
А
сразу
вслед
за
этим
визгом
–
еще
один,
а
потом
целый
хор
испуганных
вскриков.
Наше
трио
распадается.
Негритянка
растерянно
жмется
к
дискоболу,
я
вглядываюсь
вверх,
в
загадочную
возню,
которая
разворачивается
над
нашими
головами,
в
одном
из
бассейнов.
Люди
пихают
друг
друга,
что-‐то
кричат
–
но
слов
не
разобрать.
Потом
выбрасывают
в
трубу
что-‐то
белесое,
грузное
–
и
оно
медленно
съезжает
в
чашу
уровнем
ниже.
Через
секунду
тех,
кто
блаженствовал
в
ней,
заражает
паника.
Сцена
повторяется:
женские
вопли,
возгласы
отвращения,
кутерьма.
Потом
мельтешащие
тела
вдруг
застывают
словно
парализованные.
Там
происходит
что-‐то
странное
и
страшное,
и
я
никак
не
могу
понять,
в
чем
дело.
Кажется,
будто
в
бассейн
попало
какое-‐то
омерзительное
животное,
монстр,
что
оно
медленно
спускается
по
трубам
к
нам,
по
пути
заражая
безумием
всех,
кто
на
него
взглянет.
Новый
всплеск
шумной
борьбы
–
и
нечто
покидает
бурлящую
чашу,
ползет
дальше.
На
секунду
мне
кажется,
что
это
человек…
Но
вот
движение…
Оно
вяло
плюхается
в
бассейн
над
нами.
Что
это
может
быть?
Оболочка
чаши
мерцает
темно-‐синим,
она
почти
непроницаема,
и
мне
опять
не
удается
понять,
что
же
такое
спускается
к
нам.
Даже
находящиеся
там
люди
не
сразу
