Тут, друже, я так заволновался, что мой Франт, в котором я водворился, ощутил это.
— Не понимаю Пьер, что со мной происходит, но меня крайне взволновало твое доказательство неведомо как возникшей у меня мысли.
— Ты сам не понимаешь, Стась, что тебя осенило. Твое равенство — близкая родня моего неравенства, записанного на полях книги. Но этого мало! Почему степень на единицу больше? А может на сколько угодно? Я проверю и мы с тобой обогатим науку. Гарсон! Еще бумаги!
Под столом лежала груда изорванных Ферма листков.
Ветер шелестел ими и погнал один из них по бульвару.
И прохожие равнодушно наступали на бесценный автограф самого Пьера Ферма!
— Пьер, я действительно не понимаю полета твоей мысли. Прошу тебя запиши четко свои доказательства…
И тут я вставил в речь своего загадочного предка слова:
— …включая доказательство твоего неравенства, на которое здесь хватит бумаги. Я возьму их с собой, чтобы разобраться.
Дальше Франт продолжил уже от себя:
— С отцом бы мне уладить Старик боится как бы невесту не перехватили. В крайнем случае, съезжу, женюсь и вернусь с молодой женой. И будет у отца продолжение его старинного рода, в обмен на достойное содержание здесь семьи Станислава Курдвановского.
Видимо, Пьер слушал вполуха.
— Получилось! — снова радостно воскликнул он. — Не только найдутся такие два куба, что вместятся в некий квадрато-квадрат, но и высшее многороберное образование, с целочисленным размером ребер может быть разложено на два подобных с числом ребер на единицу большим!
На современном языке, мой терпеливый друже Костя, это звучало бы так: “Сумма двух чисел в степени >2 равна целому числу в степени на единицу большей”.
— Однако, почему сумма, а не разность? — воскликнул увлеченный Ферма. — В математике в общем случае обычно стоит плюс-минус! Это стоит проверить. Гарсон! Еще бумаги и очини перо получше.
И он снова умолк, строча формулы и шевеля губами.
Наконец, возбужденно сообщил:
— Оказывается, возможна и разность! Невероятно, но так! Но почему только на единицу больше, а не на любое число? Проверим.
Дорогой мой Костя! Я видел подлинный азарт! Влекущее Искателя в неведомую высь чувство, которому мы обязаны величием Науки.
А скромно одетый молодой юрист, отодвинув тарелки, меньше всего думая о значении того, что делает, снова углубился в вычисления, забыв обо всем на свете.
Вместе с Пьером Ферма мы шли по Тулонскому бульвару и Франт, то есть я, на ходу читал рукопись Ферма. Черт бы побрал первого и второго консула Тулузы, которые допустили рытье канав для будущей канализации на бульваре близ таверны. И во всем своем блестящем одеянии полетели мы с Франтом в наполненную грязной жижей канаву, крепко сжимая в руке рукопись, которую успели дочитать…
И тут, Костя, я проснулся. Рука моя была крепко сжата, но никакой рукописи в ней не было…
Ясно, что сновидение мое — проявление генной памяти. Какой-то неизвестный мне предок по имени Станислав, когда-то общался с Пьером Ферма, слушал его сонет, переведенный мной спустя 350 лет и, главное, получил доказательство Ферма и теоремы Крылова, и даже найденного им Необином, частным случаем которого была его Великая теорема. Загадка, почему это не стало общеизвестным, остается нераскрытой!
Вот так, бесценный друже мой Костя! Можешь считать, что у меня “крыша поехала”.
Генная память не переносит материальных предметов. В моей руке не остались исписанные Ферма листки. Но в мозгу моем отпечаталось все, что он записал.
Конечно, мне будут доказывать, что я сам нашел эти доказательства во сне, сработало, дескать, подсознание, как это случается с творческими людьми. Но такая версия не выдерживает критики, ибо я не настолько одарен, чтобы увидеть во сне то, что в бодром состоянии сделать был не в состоянии.
Не могу не послать тебе математических выводов. Можешь в них не вникать но я готов показать их всем желающим.
Надеюсь, что я хоть на несколько минут скрасил твое одиночество. Держись, Костя! Пусть я далеко, но ты не одинок, “Есть в мире сердце, где живешь ты!”
В здравом уме и свежей памяти обнимаю тебя, мой друже верный,
