— Вы с Луизой? — пронзительно захохотал Франсуа де Лонг. — Передайте вашему батюшке, что дрянной городишко Бомон-де-Ломань ждет не дождется своего прапраконсула…
— Второго консула? — почтительно поправил Пьер.
— Ну пусть второго, третьего, пятого… во всяком случае, не первого. Ждет не дождется его возвращения вместе с неудачником-сыном, которому надлежит быть возможно дальше от Тулузы, где будет жить до предстоящего замужества моя дочь, имеющая возможность выбирать среди почтенных жителей Тулузы достойного жениха, способного солидно обеспечить семью. Слуга проводил бы вас с батюшкой до почтовой кареты, если бы мог поспеть за вами, имея в виду спешность вашего отъезда”.
— Да, печально кончилась история с твоим чудесным сонетом в стиле Шекспира, — ответил Стась. — Но чтобы там ни скрипел твой старый ржавый крюк, ничего не понимая в поэзии, сонет хорош! Сочувствую твоей беде. К сожалению, у меня беда не меньшая.
Ферма поднял на приятеля вопрошающий взгляд.
— Отец мой, польский помещик Курдвановский, содержал меня во Франции, чтобы пристроить ко двору сына Генриха II, примерявшего польскую корону, но поскольку он стал королем Франции, отец посчитал, что мне здесь делать нечего, и требует моего возвращения в Варшаву, где подыскал мне богатую невесту. А я вырос здесь и принят во всех аристократических салонах Тулупы, и совсем не хочу расставаться со своими друзьями и в первую очередь, с тобой, Пьер.
— Еще одна тяжкая новость для меня, — сказал Ферма.
— Конечно, я вернусь в Польшу и даже женюсь в угоду отцу, хоть на страхолюдине, но постараюсь оттянуть это неприятное событие. Тяжко быть сыном властного отца.
— Взаимно сочувствую тебе, Стась.
— Так вернемся к твоим стихам. Ты напрасно забросил их, правда, заменив их нашей с тобой математикой.
— Ты, Стась, не меньше меня любишь математику и знаешь, что для Пьера Ферма нет в науке ничего изящнее и поэтичнее теории целых чисел.
— Я вполне согласен с тобой, Пьер, и в математике ты мне даешь куда больше очков вперед, чем в поэзии.
— Однако ты справлялся с задачами “Арифметики Диофанта”, а это говорит о многом.
И тут, друже Костя, я, воплощенный в выходца из старой Польши, обрадовался. Он не чужд математике и я могу его голосом обратиться к самому Пьеру Ферма и задать ему мучивший меня вопрос о доказательстве теоремы Крылова. О Великой теореме Ферма, представь, в тот момент я не подумал.
Нимало удивив своего старопольского предка, я в его манере, его голосом спросил:
— Слушай, Пьер, а ты не мог бы доказать такой математический сонет: “сумма двух чисел в какой-то степени равна целому числу в степени на единицу большей?”
Ферма удивился:
— Откуда ты это взял? Чтобы это утверждать, не имея доказательства, о котором ты просишь, нужно было бы исписать гору бумаги.
— Право, не знаю, Пьер, вдруг ударило в голову и, как бы, само спросилось.
— Тем не менее, это интересно, — и обернувшись к открытым дверям трактира, крикнул: — Гарсон! Бумаги, очиненное гусиное перо покрепче, чернильницу, песочницу. Попробуем это доказать, — закончил он, обращаясь к Станиславу. — Я вижу, ты сам не понимаешь, какую проблему задел. Я покажу ее Блезу Поскалю и Декарту. Мы, как ты знаешь, собираемся в монастыре у аббата Мерсенна.
Я с волнением слушал прославленные имена.
С лакейской услужливостью ночной апаш, сверкнув глазами, принес требуемые принадлежности, и Ферма, забыв о дымящихся блюдах, погрузился в свои формулы.
Я же с наслаждением чревоугодника отдавал дань кулинарному искусству того далекого времени. Можешь мне поверить, оно было на высоте! Пьер только жадно выпил одну за другой две кружки вина и снова принялся за математические выводы.
Наконец, он оторвался от своей работы, и с тем же просветленным лицом, с каким читал сонет, объявил:
— Нашел! Всегда равно. И не только для суммы чисел, но и для разности. Твою теорему придется дополнить. И доказательство имеет отношение к тому, что я не записал на полях “Арифметики Диофанта” по поводу того, что “Ни куб, ни квадрато-кввадрат и вообще никакая степень не может быть разложена на две таких же”.
