Мёртвая зыбь - страница 193

твой неугомонный старче Саша“.

“Дорогой мой, старче! Твое сновидение свидетельствует о том, что ты работаешь и во сне. Влияния генной памяти не исключаю. Рад, что ты не удержался и прислал формулы из сновидения. В поте лица своего разобрался в них, и на своем уровне ошибок не нахожу. Слово за корифеями. Но опубликовать их под любым соусом ты обязан. Твой отшельник и ученик по арифметике — Костя”.

Званцев писал ему в ответном письме:

“Бесценный друже мой, Костя!

Прости, что сделал тебя участником многовекового спора о Великой теореме Ферма, и несчетных ошибок в попытках повторить его доказательство.

Не уверен, что сам я, по большому счету, не избежал ошибок. Извинением будет, что они сделаны во сне. Хочется верить, что опровергнуть мой сон будет нелегко, как математикам, так и психологам. Живу надеждой, которая исчезает последней. Помни, друже, что тебе все-таки чуточку полегчало. И Время, ко всем безжалостное Время, приходит к тебе на помощь.

Твой любящий тебя старче”.

Но Константин Афанасьевич Куликов не получил это последнее дружеское послание. “Безжалостное” Время не пришло на помощь, а явилось к нему, чтобы забрать его с собой в бесконечную, куда уходят гиперболы, даль, которая так угнетала исследователя кривых высшего порядка Блеза Паскаля, что, спасаясь от непознаваемого он ушел в монастырь.

Ушел в небытие и Костя Куликов, всегда страдая стенокардией,… оставив после себя добрую память горожан, проникновенные стихи и переписку со старым другом.

Прорвался занавес железный.

Разбиты, сняты кандалы.

Но не поднялся ль бес из бездны?

И жертвы новые нужны…

Александр Званцев

Два неизменных шахматных партнера — Званцев и его друг, маститый прозаик Платонов, на этот раз не играли в шахматы, а, застыли у телевизора, оба отнюдь не увлекающиеся передачами. К экрану приковала их трансляция съезда.

— Мы с вами, Саша, не делегаты съезда, какого на нашей памяти у нас в стране не бывало, но сидим как бы в зале. Спасибо телевидению.

— Спасибо Михаилу Сергеевичу Горбачеву, кто созвал “съезд свободных ораторов” и в нашем 1989 году выпустил джина из бутылки, — отозвался Званцев.

— Вы так думаете, Саша?

— Уверен.

— Что понимать под “джином”? Провозглашенные Горбачевым общечеловеческие ценности? Но что может быть выше свободы слова, печати, собраний? Или свободы личности?

— Смотря по тому, какой цели они служат?

— Как какой? Для самовыражения!

— Но для кого? Для себя или для других?

— Причем тут другие?

— Ну, знаете ли, этого никогда не будет! Откуда это? Чье?

— Из сонета — Кампанелле.

— Ах, этот сумасшедший монах, который просидел тридцать лет в одиночке, тронулся и написал свою утопию с общими спальнями и общими женами, представив это “коммунизмом”. А что из этого вышло за семьдесят лет нашей с вами жизни?

— При нас никакого коммунизма не было. Мы только мечтали о нем. И без общих жен. Но без хозяев, живущих чужим трудом. Этим светлым учением прикрывались темные дела, как прикрывалась христианством испанская инквизиция. Но нельзя забывать и хорошее, чему мы были свидетелями. Страна обрела мощную индустрию, подняла культуру, в том числе малых народностей, не знавших даже письменности, ликвидировала вековую неграмотность простого люда. Оказалась мощнее всей европейской промышленности, захваченной Гитлером. Добилась Победы над гитлеровским нацизмом и стала в числе первых стран Земного шара.

— И жили мы изгоями цивилизованного мира за железным “занавесом недоверия” И пустые полки украшали магазины, а на Западе, для удержания цен, сжигали пищевые продукты.

— Мы послушали с вами с экрана и Гавриила Попова, и Собчака, и Юрия Афанасьева, и Бориса Ельцина, и символа перемен, академика Андрея Сахарова. Что нам предлагают взамен их (и вашего!) свободного поношения прошлого? Рыночную экономику с беспощадной конкуренцией. Стихийное саморегулирование с полным произволом цен на товары. Отказ от разумного планирования, к которому обратился даже Рузвельт, чтобы вывести Америку из кризиса 1929-го года.