Сапожник не отвечает, он смотрит на меня еще пронзительнее, и еще надсаднее кричит немота, затаившаяся в его морщинах. Я тоже молчу, я чувствую, что безмолвствую так же, как и он, но мой дибук, все еще не желающий принять свою смерть, дико хохочет:
— Паутина, на маминой двери висит густая паутина. Я помню, как во время Хануки, когда богатые хозяйки начали топить гусиное сало на Пейсах, мама тоже стала готовиться к Пейсаху. Она забралась на табуретку и веником смела паутину с потолка нашей комнатки в кузнице. Я тогда стоял и смеялся. «До Пейсаха, — говорил я, — паутины в нашей кузнице нарастет в три раза больше». Теперь вся сметенная у нас паутина висит при входе в квартиру реб Рефоэла. Мама накануне войны снова вышла замуж, и ее второй муж был еще везучее первого…
Балберишкин смотрит на меня с тем выражением, которое я несколько раз видел у него на лице во время наших разговоров. Он считает меня сумасшедшим. Я хватаю его за локти и кричу, глядя ему в глаза:
— Я не войду в мамину комнату! Я раскаиваюсь в том, что послушал вас и поднялся в квартиру девять, где жила моя жена! Все равно я там ничего не нашел, кроме пустоты, которая меня преследует. В мамину комнату я не войду, не войду!
Балберишкин по-прежнему не отвечает мне. Я оставляю его посреди улицы и бреду дальше, словно путь мне преградил не человек, а столб. Мои мысли тут же возвращаются к престарелой паре: а что, если где-то за морем у них есть дети, содержавшие своих родителей на старости лет. Прекрасные дети! И когда они узнают, что здесь произошло, они скажут: «Было убито так много молодых, что нам и говорить не о чем. Ведь наши родители были пожилыми». Так они примерно и скажут и понемногу забудут старика со старухой. Но я их не забуду, не забуду именно потому, что они шли с двумя белыми подушками под мышкой.
— Что я вам сделал?! — догоняет меня протяжный рыдающий крик. — Я ведь сразу понял, что вы не в себе. Вы рассказали мне сказку про то, что мой сын жив, но все вернулись, а его нет, нет!
Я чувствую, что сапожник смотрит мне вслед и что разговор не закончен. Я поворачиваюсь к нему, делаю пару шагов назад и кричу через руины, будто с одного берега огромной пустынной реки на другой:
— Я видел вашего сына в Ташкенте живым. Не все виленчане возвращаются. Многие не возвращаются, потому что не верят, что еще найдут здесь кого-то. Ваш сын жив, но он не знает, что вы тоже живы.
— Ваши речи сродни паутине! — рыдая, восклицает Балберишкин и вдруг замолкает, помертвев и уйдя в себя.
Я не отвечаю сапожнику, не смотрю на него и иду дальше. Я принес ему несчастье. Этот еврей уже отчаялся. А я пришел и оторвал его от отчаяния для новых мук. Там, в Азии, его сын, возможно, умер от голода или болезни, как тысячи других беженцев, или чем-нибудь согрешил против властей и его отправили в лагерь. Но я не виноват, я сказал правду. И что бы ни случилось с юным Балберишкиным, все-таки ему повезло больше, чем другим. У него остался отец, который будет его помнить.
II
Накануне Судного дня, перед молитвой «Кол нидрей»[201], я снова пошел к маминому дому. Паутина при входе, казалось, стала еще гуще. Но я не убежал, как в первый раз. Я смотрел на эти круги из тонкой пряжи, искусно вплетенные друг в друга, и думал, что они похожи на небесные созвездия. На маминой двери водят хоровод все знаки Зодиака. А сквозь них смотрит большое и мудрое золотое око заката, багряно-красное, кроваво-пурпурное, вечно вечернее, вечно медлящее на пороге Судного дня солнце, которое никогда не всходит и не заходит.
Из-за паутины вышла жирная, раскормленная кошка, растянулась на пороге и посмотрела на меня своими дикими зелеными глазами. По моему телу прошла дрожь, будто эти зеленые кошачьи глаза выпрыгнули из орбит и, забравшись под одежду, забегали по моей спине. Я попытался отогнать кошку. Она раскрыла пасть и начала плеваться, но не замяукала. Немая. Потом она изогнулась и скрылась внутри, словно знала, что я не осмелюсь разорвать сеть и последовать за ней в комнату. Через миг кошка снова появилась на пороге, встала на задние лапки, а передними потянулась к паутине, будто дразня и одновременно пугая меня, что, если я не уйду, она разорвет сеть.
